Одинокий странник (сборник)

Я услышал, как он спрашивает по-испански, не какой-то легавый ли этот Гринго, следящий за ним из ЛА, какой-нибудь ФБРовец. Я услышал и ответил нет. Энрике пытался ему сказать, что я interessa, показывая на собственную голову, означая, что меня всякое интересует – я пытался выучить испанский, я голова, cabeza, также chucharro – (планакеша). – Чучарро Царя не интересовало. В ЛА он пришел пешком из мексиканской тьмы босыми ногами, раскрыв ладони, черное лицо огням – кто-то сорвал цепочку с распятием с его шеи, какой-то легавый или хулиган, он рыкнул, вспоминая это, возмездие его было либо безмолвным, либо кто-то остался мертвым, а я из ФБР – зловещий преследователь мексиканских подозреваемых с задком в виде оставшихся отпечатков ног на тротуарах Железного ЛА, и цепей в каталажках, и потенциальных героев революции с предвечерними усами в красноватом мягком свете. —

Он показал мне катышек О. – Я поименовал его. – Частично удовлетворился. Энрике и дальше молил в мою защиту. Знахарь улыбался про себя, не было у него времени дурака валять, или выплясывать придворно, или петь о пойле в блядовых переулках, ища шмаровозов – он был Гёте при дворе Фредерико Ваймара. – Флюиды телевизионной телепатии окружали комнату так же молча, как Царь решил меня принять, – когда он принял, я услышал, как скипетр пал во всех их мыслях.

И О святое море Масатлана и великая красная равнина вечернего кануна с burros и aznos[3], и рыжими и бурыми лошадьми, и зеленым кактусом пульке,

Три muchachas в двух милях оттуда компашкой беседуют в точно концентрическом центре круга красной вселенной – мягкость их речи нипочем нас не достигнет, да и волны эти Масатлана не уничтожат своим лаем – мягкие морские ветра облагораживают мураву – три острова на милю вдали – скалы – сумерки грязевых крыш Града Феллахского позади…

Поясняю: я упустил судно в Сан-Педро, а этот порт был на полпути в путешествии от мексиканской границы в Ногалесе, Аризона, которое я предпринял на дешевых автобусах второго класса всю дорогу вниз по Западному Побережью в Мехико. – С Энрике и его мелким братцем Герардо я познакомился, пока пассажиры разминали ноги у пустынных хижин в пустыне Сонора, где большие толстые индейские дамы подавали горячие тортийи и мясо с каменных кухонных плит, и пока стоял там, дожидаясь своего сэндвича, маленькие свинки с любовью паслись у твоих ног. – Энрике был клевский милый пацан с черными волосами и черными глазами, который пустился в это эпическое путешествие аж в Вера-Крус в двух тысячах миль от Мексиканского залива со своим младшим братишкой по некой причине, кою я так никогда и не выяснил – он мне только дал понять, что внутри у его самодельного деревянного радиоприемника спрятано около полуфунта крепкой темно-зеленой марихуаны еще со мхом внутри и длинными черными волосинами, признак доброй конопли. – Мы незамедлительно принялись пыхать средь кактусов на задворках пустынных полустанков, сидя там на корточках под жарким солнышком, хохоча, а Герардо на нас смотрел (ему было всего 18 и не дозволено курить его старшим братом) – «Это почему? потому что марихуана плёко для глаз и плёко для la ley» (плохо для зрения и плохо по закону) – «Но жы!» показывая на меня (мексиканцы так говорят «ты»), «и я!» показывая на себя, «мы годится». Он взялся служить моим проводником в великой поездке по континентальным пространствам Мексики – немного говорил по-английски и пытался мне объяснить эпическое величие этой земли, и я определенно с ним соглашался. – «Видишь?» говорил он, показывая на далекие горные хребты. «Mehico!»