Одинокий волк

– Читает молитву? – предполагаю я.

– Может быть, ему нужно своими глазами увидеть, как выглядит вегетативное состояние.

– А может, он надеется застать тот миг, когда отец снова придет в себя, – возражаю я.

– Откроет глаза, – поправляет Эдвард.

– Это то же самое.

– Кара, это не так, – заявляет он, нависая надо мной.

Мать часто говорила о скачках роста Эдварда. Раньше я думала, это значит, что Эдвард взял и вырос за ночь, как растения, которые она держала на кухне. Я боялась, что он станет слишком высоким для нашего дома, и где мы тогда будем его держать?

Арман Лапьер поднимается со стула у постели отца. Он выходит в коридор как раз в ту минуту, когда из лифта появляется Джо. Циркония спешит к нам из комнаты для посетителей.

– Ровно в девять, – объявляет судья и удаляется.

Циркония отводит меня в сторону:

– Ты молодец. На данный момент ты сделала все, что от тебя зависит. Учитывая, что Лапьер – католик и склонен выбирать жизнь, а также одобрение временного опекуна, твое положение выглядит очень убедительно.

В ответ я обнимаю ее:

– Спасибо. За все.

– Не за что. – Она улыбается. – Тебя подвезти домой?

– Я подкину ее, – говорит Джо.

Неожиданно я понимаю, что они с братом стоят довольно близко и слышат наш с Цирконией разговор. Я хотела выиграть дело. Так почему же мне сейчас так плохо?

– Я еще немного посижу здесь. – Эдвард кивком указывает на палату отца.

– Ты мне позвонишь…

– Да, – говорит он. – Если что-то произойдет.

– Если он снова проснется…

Но Джо уже подталкивает меня к лифту. Двери за нами закрываются. Последнее, что я вижу, – Эдвард, сидящий у постели отца.

Я смотрю, как загораются номера этажей, пока лифт опускается, словно обратный отсчет при запуске ракеты.

– А что будет, если я проиграю? – спрашиваю я.

Джо выглядит удивленным:

– Твой адвокат считает, что дело в шляпе.

– Ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов, – цитирую я.

– Да, – улыбается Джо. – Эта фраза уже звучала сегодня в суде.

Я бросаю на него резкий взгляд:

– И я тоже помню сегодняшний перекрестный допрос.

По крайней мере, у него хватает совести немного покраснеть.

– Как насчет того, чтобы оставить сегодняшние события в прошлом?

Мы скрепляем договор рукопожатием, но Джо не отпускает мою руку.

– Если ты не выиграешь дело, – мягко говорит он, – опекуном станет Эдвард. Он снова назначит время для отключения аппаратов и пожертвования органов. Ты можешь присутствовать. И если хочешь, Кара, я буду рядом.

У меня сжимается горло.

– Ладно, – говорю я.

Когда лифт останавливается в вестибюле и открывает двери, взгляду предстает мужчина, обнимающий плачущую девушку. По возрасту она годится ему в дочери. Одна из сотен грустных историй, рожденных в стенах этого здания.

В детстве брат как-то сказал, что способен уменьшить меня до размеров муравья. Он сказал, что у нас была еще одна сестра, но он уменьшил ее и нечаянно на нее наступил.

Еще он говорил, что, когда взрослеешь, приходит приглашение на закрытую вечеринку со всеми монстрами и персонажами из фильмов ужасов. Там Чаки распивает кофе. И мумия с обложки книги «Братья Харди», которую я до жути боялась, танцует твист, а Джейсон из «Пятницы, 13-е» подыгрывает на альт-саксофоне. Брат говорил, что можно сколько угодно оставаться на вечеринке и познакомиться со всеми чудищами. Именно поэтому взрослые ничего не боятся.

Раньше я верила всем рассказам брата, потому что он был старше и я думала, он больше знает о мире. Но оказывается, бесстрашие не приходит вместе с взрослением.

Просто взрослые боятся других вещей.

Люк

Мои друзья-абенаки говорят, что, если охотник и медведь проливают кровь друг друга, они становятся одним целым. Что бы ни случилось, после этого охотник никогда не сможет стрелять в медведя, а медведь не будет убивать этого человека.

Мне бы хотелось верить, что это правда.

Что здоровая доля взаимного уважения может стать побочным продуктом пережитого предсмертного опыта.

Эдвард

Я был сложным ребенком. Я просыпался среди ночи от боли в животе, полностью уверенный, что под кроватью живет монстр. Я думал, что мой подоконник облюбовали призраки. Каждый порыв ветра, каждая хрустнувшая ветка превращались в моей голове в вора, который пробирается по крыше, чтобы убить меня. Обычно я просыпался в слезах, и меня успокаивал отец – он как раз возвращался к утру из Редмонда. «А ты знаешь, – сказал он мне однажды в особо раздраженном настроении, – что у тебя в голове всего один стакан воды и в нем запас слез на всю жизнь? Если растратить их впустую, тебе будет нечем плакать по-настоящему, когда потребуется». Он рассказал, что видел восьмилетнего мальчика, который потратил весь свой стакан слез и больше не мог плакать, несмотря ни на что.

С того дня я почти не плакал.