Одинокое место Америка

— Самое главное — как можно дольше оставаться молодой, — говорит она. — Делать массаж и гимнастику, ходить к косметологу, следить за лицом и быть любимой!

— Когда вы выйдете замуж и заведете детей, у вас не будет для всего этого времени, — отвечаю я.

— Замужество должно быть такое, что будет, — отвечает она. — Зачем выходить замуж, чтобы через пять лет превратиться в старуху?

— Не в старуху, конечно, но сами знаете, какая у нас здесь семейная жизнь...

— Я не останусь здесь, — говорит она.

— Там жизнь тоже не малина, — говорю я.

— Я найду такого человека, который обеспечит мне соответствующий уровень, — отвечает она.

Она разведена. Ее бывший муж не смог обеспечить ей соответствующий уровень. Однако она по-прежнему живет за его счет, так как он по-прежнему проводит часть жизни с нею.

Она влюблена в мальчика — студента. Она говорит, что этот мальчик помогает ей держаться. Мне кажется, она понимает это буквально: как будто в детской игре она вместе с другими людьми сидит на вращающемся барабане, и хоть то один, то другой сосед слетает на крутом вираже, она цепляется, карабкается, и все-таки держится.

— Мир принадлежит молодым, не так ли? — спрашивает она.

— Мир никому не принадлежит, — отвечаю я. — Молодые постареют и умрут, а мир останется.

— Зачем тогда жить?

— Делать что-то, оставить что-то за собою, — подумав, отвечаю я.

— Какая в этом польза? — спрашивает она.

— Интересно, — говорю я. — А когда мы станем старыми, что-то останется от нашего прошлого.

— Когда мы станем старыми, будет уже все равно, — уверенно говорит она. — Что такое прошлое? Где оно? Его можно потрогать? Нет? Потому я и говорю, что нет в этом никакой пользы. Только одно важно — как можно дольше оставаться молодой именно сейчас!

Иногда она спрашивает меня с любопытством:

— Вы сами-то не думали о таких вещах во время вашей молодости?

— У меня не было времени, — отвечаю я. — Я рано вышла замуж и всегда занималась тем, что меня увлекало, потом родился мой ребенок, и были его простуды, расписания, школа и уроки музыки и французского. Потом — множество разных бизнесов. Сейчас у меня есть время посмотреться в зеркало только с утра. Я не была в косметическом салоне уже... да я даже не помню сколько.

— Вы думаете, это хорошо?

— Я об этом не думаю, — улыбаюсь я, и она смотрит на меня с сожалением.

Однажды она приходит ко мне очень грустная. Я даю ей письмо, она смотрит на фотографию написавшего ей человека внимательнее, чем обычно и в этот раз не говорит о нем ничего обидного.

— Может быть, этот не так уж и плох? — говорит она наконец.

— Почему он должен быть плох? — удивляюсь я.

— Может, и плох, кто его знает, но сегодня я поняла, что у меня нет больше времени, — говорит она, показывая мне популярную рекламную газету с рубрикой знакомств.

— Посмотрите, — говорит она, — все агентства приглашают женщин до сорока. Сорок — предел. После сорока — ничего нет!

— Вам-то что беспокоиться? — удивляюсь я. — У вас есть еще время. Сколько вам? Тридцать два? Тридцать три?

— Сорок, — безнадежно говорит она, глядя вниз.

— Сколько? — не сразу понимаю я.

— Сорок, — отчаянно повторяет она и бросает на меня быстрый взгляд. В этом взгляде и сожаление, что она призналась, и страх, что это может ей как-то повредить, и, самое главное, другой страх, который она не может выдержать, не разделив хоть с кем-то.

Я смотрю на нее с изумлением: она выглядит такой молодой.

— Вам никогда не дашь сорок, — говорю я.

— Тем не менее, — вздыхает она, и я не знаю, что еще сказать. Я пытаюсь осознать, что она почти моих лет, и чувствую себя очень глупо из-за всех данных ей мною советов.

После ее ухода я не исправляю дату ее рождения в анкете. В конце концов, я никогда не спрашиваю у клиенток паспорт, и могла бы ничего не знать, если бы она сама мне не сказала.

Но мужчины как будто чувствуют что-то, и она не получает больше писем.

Мой друг

Каждый раз, приезжая в Санкт-Петербург, он просил меня быть его переводчиком. Я приходила в одно и то же кафе, встречала его и его новую девушку, мы все садились за стол. Я заказывала традиционный чай с пирожным, пирожное было чаще невкусное, но я, все равно, не успевала есть его, переводя.