Одинокое место

В маленьких клеточках, где можно добавить что-то от себя, я пишу: «Я бесконечно благодарна за свою нынешнюю жизнь, за семью и очень хочу жить дальше. В данный момент я чувствую себя ужасно, потому что меня буквально сжирает страх в ожидании результатов биопсии и приговора: что же за уплотнение образовалось у меня в груди. В последние годы я страшно много работала и постоянно испытывала жуткий стресс. Но в целом, кажется, я весьма реалистично смотрю на жизнь».

* * *

Папин дом. Если мне назначат лечение, я попаду туда нескоро. Поэтому мы отправляемся в поездку в выходные перед получением результатов. Мама присоединяется к нам в Сундсвалле. Мне так больно сидеть. И лежать. Болят бедра, копчик, поясница. Я принимаю «Альведон», но он почти не помогает. Долгая дорога на север. Молиден. Увы, теперь даже и бабушкин дом не в силах меня защитить. Мы с Матсом едем в супермаркет на краю города, и там меня накрывает такой страх, что подгибаются колени. Болит все тело. Ноги, стопы. Затылок. Я буквально повисаю на тележке – неужели я здесь в последний раз, меня похоронят, где я буду лежать, сколько я еще смогу прожить, а что, если у меня метастазы по всему телу. Тесто для пиццы, йогурт, купим что-нибудь простое – хотя нет, пожалуй, лучше приготовлю бараньи отбивные с сыром фета, запеченным картофелем, цацики или винным соусом и овощами. Стоит ли так усложнять – или мне все же полезно отвлечься?

На чашечку кофе приходит Найма, на улице тепло, мы сидим на веранде. Над столом пролетает траурница, в этом году их так много, они несут смерть. Черные – хотя на самом деле скорее темно-коричневые – крылья с белой каймой. Она все летает, только не на меня, не садись на меня, улетай отсюда. Я сижу в углу, наверное, спрашиваю Найму, хочет ли она еще кофе, и в этот миг траурница садится на меня, прямо на колени. Бесшумно.

* * *

Мама не переживает. Все повторяет, что сейчас рак лечится еще успешнее, чем когда болела она сама. У нее рак выявляли два раза, удалили обе груди, подвергали лучевой терапии. Пять лет мама принимала анти-эстрогены. С этим раком груди вечно преувеличивают, говорит она. Якобы это так ужасно – лишиться груди, это как утратить свою женственность или стать калекой. Некоторые женщины просто зациклены на груди. На мой взгляд, это смешно. Например, я никогда не думаю о том, что у меня ее больше нет.

Мы обсуждали это и раньше, и я всегда соглашалась. Женщины бывают зациклены на груди так же, как некоторые мужчины. Порой доходит до смешного, но тем не менее любая ампутация – это серьезно. Если бы мне пришлось выбирать между ногой и грудью, выбор был бы очевиден, но сейчас речь идет не о ценности груди как таковой, а о том, насколько опасно само заболевание.

Хотя тебе тогда было пятьдесят восемь и шестьдесят три, вяло возражаю я. Да, это правда. Зато ты замужем, говорит она. Да и не факт, что у тебя что-то найдут. Они всегда берут анализы для перестраховки.

Баранина, картошка. Я сижу на кухонном диванчике, на детском месте, где мы обычно теснились с двоюродными братьями и сестрами. Бабушка подавала всем кашу с черникой, а мне – просто замороженную чернику с сахаром и молоком. Потому что я не любила кашу. Кровяные блинчики с топленым маслом и брусничным вареньем. Мне необходимо проститься с ними. С папой, с бабушкой. Я сижу и верчусь, чертовы седалищные бугры, тяжесть тела пронзает скелет, прямо сквозь тонкую поролоновую подушку, обитую тканью. И между лопатками, там, где один позвонок выпирает, это надпочечники так болят? Или поджелудочная? «Я так не нервничала, – говорит мама. – Когда мне выдавали результаты, я шла всю дорогу пешком, до больницы и обратно. Тогда опухоль распространилась даже на лимфоузлы. Единственный раз, когда мне стало страшно – это когда делали рентген скелета, помню, я не на шутку волновалась, ведь если затронут скелет, значит…»

Пожалуйста, прошу я, мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

* * *

Отвезли детей в школу. Снова зеленая комната ожидания. Ледяная газированная вода из автомата, ничего не помогает, во рту сухо и липко одновременно. «Кристина Кемпе», – говорит доктор. С ней медсестра. Кажется, они приходят за мной вдвоем? Уже тогда я все знала. Теперь я утратила девичью фамилию, лишилась своей «Сандберг». В качестве пациентки я буду зваться просто «Кемпе». Мне хочется возразить, сказать, что никогда не называю себя Кристиной Кемпе. Только Сандберг-Кемпе или Сандберг.