Одинокое письмо

Эти размышления писательницы о подлинном и его подобии («Личная нескромность павлина») приводят ее к нравственному императиву: следует быть настороже — распознавать эти подмены и обнаруживать обман. Тут же в ее памяти всплывает объявление диктора по советскому радио: «В Москве полдень» — и то, как солнечные часы, установленные ею, показывали совсем другое время, и это означало, что «имперское время», как она называла его, не было законом для естественного мира. Солженицын изобразил подобные попытки власти навязать природе свою систему координат в повести «Один день Ивана Денисовича». Лагерное начальство отменило один день в неделе (тот, в который заключенным полагался отдых) и зачастую объявляло температуру с завышением, чтобы даже в сильные холода она оставалась выше минимума, дозволяющего людям не выходить на работу. Белла видит в подобной советской/имперской наглости оскорбление природного мира.

Белла Улановская ощущает связь между подлинностью живого, философской истиной и искусством. В «Личной нескромности павлина» она проводит параллель между природным, подлинным временем солнечных часов и «доморощенным» искусством, которое в советскую эпоху было представлено самиздатом. Эта параллель заставляет ее вспомнить стоическую философию Сенеки и понять, как она важна и для нее самой, и для ее лагерного корреспондента, для которого она переписывала от руки письма великого философа. Для Беллы главное в «Письмах к Луцилию» — это мысль, что мы можем почерпнуть силу перед лицом кажущихся непреодолимыми испытаний во всепроникающей силе искусства. Белла обнаруживает и восстанавливает связь между природой, искусством и добродетельной жизнью.

В творчестве Мэри Оливер, одного из самых любимых в США поэтов, мы находим схожее созвездие значений, оно выражено в пересечениях смыслов и образов разных стихотворений. Возьмем для сравнения два моих любимых стихотворения из сборника «Белая сосна» (1994)[32].

В первом из них, стихотворении «Пересмешники», Мэри Оливер вспоминает свой любимый греческий миф, повествующий о бедной супружеской чете Филемоне и Бавкиде, чья преданность земному существованию вознаграждается визитом богов. Миф всплывает в поэтической памяти на фоне земного «чуда»: «Этим утром / два пересмешника в зеленом поле / крутили и сворачивали в кольца / белые ленты / песен. / Мне ничего не оставалось, / как только слушать их. / Серьезно говорю» (16). Затем Оливер пересказывает миф:

В Греции
Давным-давно
Пожилая чета
Открыла двери
Двум странникам,
Которые оказались
Не людьми,
А богами.
Это моя любимая история —
Ведь старикам
нечего было предложить им,
кроме заботы и внимания —
и только за это
боги полюбили и благословили их.
Когда боги сбросили
Свои оболочки простых смертных —
Подобно миллионам брызг,

Бьющих из фонтана,

Свет расплескался по углам хижины,

И старики,

Поняв, кто перед ними,
Склонились долу —
Но все равно ничего не просили,
Только оставить им трудную жизнь,
Которая и так у них была.
И, улыбнувшись, уходя,
Боги захлопали своими могучими крыльями.

После этого поэт говорит о своем собственном переживании встречи с чудом, которое одновременно утверждает и доказывает существование вечной истины:

«Где бы я ни была / в это утро — / что бы я ни обещала себе — / На самом деле я стояла / на краю этого поля — / Я торопилась в душе своей / открыть темную дверь — / Я выглядывала наружу; Я прислушивалась».

Присутствие при чуде — главное в жизни.

Движение от наблюдения и утверждения к моральному выбору запечатлено еще в одном стихотворении сборника, «Да! Нет!»:

Как это нам необходимо — иметь мнения! Я думаю, что пятнистым лилиям довольно и того, чтобы возвышаться на пару дюймов над землей. Я думаю,

спокойствие — не то, что просто находишь в мире,

как, скажем, сливовое дерево с поднятыми вверх белыми соцветьями.

...

Как это важно — идти без всякой спешки, медленно,

Поглядывая по сторонам и выкликая:

«Да! Нет!» Даже лебедь,

Несмотря на всю свою пышность, на это одеяние из стекла и лепестков, хочет только одного — жить в безымянном пруду... Обращать внимание — в этом наш нескончаемый истинный долг (8).

Оливер, как и Белла, открывает в нашем неподвластном разуму естественном мире источник высоких чувств, и обе писательницы верят в то, что это переживание космических законов служит моральным компасом в нашей земной жизни.