Одинокое письмо

«Все утро сегодня я пытался думать о рае, но безуспешно. Я не понимаю, откуда вообще у меня эта уверенность, будто я могу представить себе рай. Я бы и этот мир не мог вообразить, если б мне не случилось в нем странствовать на протяжении восьми десятилетий. Люди рассказывают о том, каким удивительным кажется он детям, и тут они, конечно же, правы. Но дети верят, что, когда они вырастут, они этот мир поймут, а я слишком хорошо знаю, что это не так и не могло бы быть так, даже если бы кто-то подарил мне еще десяток подобных жизней. И невозможность понимания все явственней для меня с каждым днем. Каждое утро я, как Адам, проснувшийся в раю, изумляюсь умелости моих рук — старых рук, старых глаз, старого ума, очень ветхий я Адам и все равно не перестаю удивляться» (66).

Философ в кресле, проповедник со Среднего Запада в романе Робинсон после долгих размышлений приходит к незнанию и детскому трепету перед чудом творения.

Научиться удивляться всему в мире означает с уважением относиться к божественной сущности каждого человека. В согласии с этим принципом пастор Эймс завещает своему сыну приветствовать каждого человека на его пути как посланника Божьего:

«Это очень важно, и об этом я поведал многим людям, и этому меня учил мой отец, которого тому же учил его отец. Когда ты встречаешь человека, если ты еще общаешься с живыми людьми, то это так, как будто всякий раз тебе задается вопрос. Поэтому задумайся: чего Господь требует от тебя в этот миг, в этих обстоятельствах? Если ты столкнешься с оскорблением или враждебностью, то, конечно, первым твоим побуждением будет ответить тем же. Но стоит вместо этого заставить себя помыслить, что перед тобой не кто иной, как посланец Божий, что во встрече с ним содержится какой-то урок и польза для тебя, что тебе дали счастливую возможность показать силу веры и случай доказать, что ты в какой-то, пусть малой, степени соучаствуешь в благодати, спасшей тебя, — стоит подумать об этом — и станет ясно, что можно поступать не так, как, казалось бы, требуют от тебя обстоятельства. Ты волен действовать в согласии со своим внутренним светом. Не подчинись искушению возненавидеть или отвергнуть этого человека, скажи ты ему, что Господь послал его к тебе ради твоей же пользы (и его тоже), и он первым рассмеется. Но в том и заключается совершенство Божественного умысла, его сокрытость от глаз, что тот человек о них не ведает» (124).

Робинсон пытается сделать читателя открытым Божественному дару, который тайно присутствует в каждой встрече с бесценным Другим: в природе, в человеческих отношениях, в мифе о Филемоне и Бавкиде, в посещении богов. Все это служит напоминанием о том, что надо вглядываться в мир внутренним взором и давать возможность трансцендентальному опыту, будь то встреча с природой или с искусством, стать нашим провожатым в лабиринте добровольно принятых истолкований, пусть даже не всегда объективных и справедливых.

Беллина проза занимает место в пантеоне литературных произведений, по которым следует жить. Они нам дарованы теми искателями истины, которые отличались как уникальным мироощущением и умением различать божественное в повседневном, так и почтением перед предшественниками, которым удалось запечатлеть и поделиться с другими своим опытом. Беллины повести многое говорят о ней как о человеке и мыслителе и ведут нас к глубинному пониманию ее мира.

Пастор в «Гилеаде» говорит о человеческой душе, что она «отдельный свет внутри огромного великого света жизни. Или она подобна языку поэзии среди всех языков мира. Возможно, она как мудрость внутри всечеловеческого опыта. Или как брак среди дружбы и любви» (119). Раздумья души, которыми Белла Улановская, как и три американские писательницы, делится с нами, навсегда останутся в мире.

(Перевод с английского Кати Капович)

Омри Ронен. Улановская [*]

Даты рождения похожи на людей, которые родились в эти дни. Вот 12 мая, силится расцвести ландыш на задушенной плющом грядке под окном моей спальни, северный ветер обрывает лепестки с кряжистой старой яблони. Сегодня сто лет со дня рождения моего отца. Он со мной каждый день моей жизни как соматическая и психологическая составляющая моего существа. Некоторые его черты я вижу в зеркале, искаженные возрастом, потому что я теперь намного старше его, а другие, омоложенные и поэтому более похожие, в лицах моих детей, особенно младшей дочери, тоже родившейся в мае — двенадцать лет назад. В мае отец присутствует более явно, чем в другое время, но по-иному.

Прежде, заблудившись в знакомых, возвратных воспоминаниях, я думал: просто привычка памяти, календарный майский условный рефлекс, ландыши в стакане резного венгерского красного стекла с надписью «Emlekul».