Одинокое письмо

Она притягивала к себе полнотой душевной жизни, никогда не теряла радости... В последние встречи (июнь 2005 года) она, как всегда, была оживлена, делилась своими впечатлениями от чтения Кальвино — и в трудный момент она могла радоваться. Улыбка стирала бледность... Мы поговорили про абрикосы — узбекские, итальянские...

Я сразу полюбил ее прозу: так много было в ней чарующего — возвышенная и неистощимая любовь к природе, к искусству, к жизни вообще. Не менее сильное впечатление оставляло стилистическое оформление фразы, абзаца, более крупных кусков текста, непрестанная забота найти единственно верное слово. И, конечно, меня не могли оставить равнодушным вызывающие какой-то мгновенный душевный отклик удивительные, светлые персонажи ее прозы. Все это вызывало у меня желание ее перевести.

В текстах Беллы, которые я читал и переводил, есть необыкновенный образ. Я имею в виду Татьяну Левину, трагическую героиню «Путешествия в Кашгар». Интеллигентная переводчица с китайского, любящая древнюю китайскую культуру (как пленительно трехстишие «Сижу дома в сезон приготовления вина», сочиненное героиней повести в подражание дальневосточным поэтам), она в качестве военного переводчика попадает в Китай с оккупационными войсками и героически погибает: кинувшись в тростники, чтобы выручить своих — «спасти всех», попадается в поставленную партизанами ловушку. С каким сочувствием и любовью рассказывается, как героиня пробирается, огибая озера и заливы «по кабаньей тропе» — «бежит теперь не хуже волка»; как храбро начинает это приключение («самое интересное из всех»): «и в этих джунглях она не потеряется», но дальше повествование становится все взволнованнее и взволнованнее — «пропала ее головенка». А ее прозрения относительно самой войны и своего участии в ней, которые посещают ее в иные мгновения ее стремительного бега...

Как интимно обрисована мирная обстановка, в которой она узнает про начало войны, — в одно прелестное мартовское воскресное утро она радостно собиралась на озеро с любимым сеттером — «если повезет, увидит тетеревов, взлетевших из-под снега».

Как располагает к себе мягкость, с которой она переводит испуганному китайскому пленному (она сразу понимает, что это за человек — образованный, столичный житель) слова командира.

Как усердно и нежно она укутывает полотенцем пойманную «большую рыбину», торжественно несет в лагерь, чтобы подшутить над спящими солдатами.

А два женских образа в рассказе «Сила топонимики»: две деревенские женщины — «бабенка, маленькая, дохленькая, а тягучая», пережившая не одного председателя, и молодая рыжая Маргарита с «кожаной модной сумкой», «строгой прической» и «вялой жалобой», страдающая от выходок разъяренного пьяного мужа. А еще бедная баба Домна из рассказа «Коврик» — любит рассказывать детям о войне и немцах, о старых гаданиях.

Среди персонажей Беллы, на мой взгляд, как-то выделяются два ребенка — школьница Татьяна Левина и торчиловский пастушок Дима Болабоня.

Маленькая Татьяна — робкая, молчаливая, одинокая девочка, отчужденная от «настоящей, грубой, смелой жизни», жадно погружается в запойное чтение. Задумчивая, с богатым воображением, она, умница, вынуждена жить в тяжелое время «генеральш и Сталинок».

Дима, «малец молодец», деревенский пастушок и замечательный рассказчик, с гордостью вам поведает, как пасет коров — он жалеет их бить, когда они не слушаются, но у него есть помощница — старая корова Верблюд, которая «все стадо поведет». Он любит кататься на коне, даже плавает на нем, если жарко. Когда ему скучно, пастушок читает сказки на краю поля — это, конечно, светлая, трогательная фигура.

Разнообразен и замысловат животный мир ее прозы — характерная для Беллы тема.

В рассказе «Коврик» так много зверей! Прежде всего это волки — волк с «волченятами», тихо ходящими («только трава шевелится»); волки, окружившие испуганного мужика и внимающие его просьбе («Ну, друзья... пустите...»); обмороженный, «распертый на ребрах» волк «с содранной шкурой» на обочине. Вот огромные лоси, которые посещают бабушку Пимановну, одинокую жительницу деревни, — они с ней «смотрят друг на друга через стекло». А вот славные кабанята, забавно кувыркающиеся в соломе, деревенские псы, с лаем бегающие вслед за мотоциклистом, за автомобилями... В отступлении, в середине рассказа, забавна и в то же время вызывает сочувствие слониха, которую водят взад-вперед по ленинградскому мосту во время съемки — наводящая тоску, она «работает актером», а как только объявляется перерыв в съемках, решает пообедать — хоботом достает батон из кармана дрессировщика. «Слониха в колготках» — так остроумно названа эта вставная главка.

Мне кажется, что достойны уважительного внимания и два скорпиона из повести «Путешествие в Кашгар» — один, с нежностью подаренный экземпляр, упрятанный в эпоксидную смолу, когда-то полученный от робкого солдатика, другой — живой, с длинным извивающимся хвостом, грозно ползающий ночью по подушке Татьяны Левиной.