Одинокое письмо

И она оставалась одна. Развешенные по комнате сети и одежды нависали, шум ветра томил заброшенностью. Неясные шорохи росли из углов. Кто-то вздыхал за стеной, мелко топотало в ответ. Кошка мягко спрыгнула с печки, метнулась в подпол. Ветер налетел, прошел соснами. Собака залаяла в сенях, реактивный шум проплыл в высоте. Завтрашний уход отсюда не давал спать. Такими ночами она ждала предстоящего утром:

— завтра подкатят к крыльцу сани, и она, завернув тулуп, будет долго ехать куда-то в рыбацкое становище — на острове;

— вездеход отвезет ее завтра на ту сторону губы, но лед еще слабый, а вдруг просядут?

— пароход встанет где-то на рейде, и, когда наступит прилив, колхозная мотодора повезет уезжающих, встречающих, провожающих к пароходу, сначала затарахтит по реке, потом берега раздвинутся и закачает, потом замигают береговые маяки и скроются, а вдали встанет, сверкая палубными огнями, огромный теплоход, и мотодора подойдет к нему, и он надвинется мрачными гладкими бортами, и забегают по палубе люди, будут кричать что-то, и мотодора развернется, обойдет нос теплохода и встанет по другому борту, зашумит лебедка, и сверху спустят штормтрап, а борта будет тяжело прижимать каждой волной к глухой стенке теплохода, — и она поднимется на суетливую палубу, и ей дадут тяжелые медные ключи от ее каюты в носу, и, разорвав крахмальные простыни, она заснет и не услышит, как прогрохочет поднимаемый якорь и как задребезжат стаканы на умывальнике.

И опять она думала, куда приедет, и как все обернется, и как все удастся...

...Она вспомнила про некоторые свои засыпания в новом месте, когда к утру предстояло дальнейшее, тревожное, она писала о том, что на ее долю выпадали такие нежилые боковухи...

Но нужно было зажигать свет, и к ним вошли, впустив одноглазого кота, и принялись затоплять, и вынимали огурцы из кадки, тревожа застывшую муть.

И они связали лыжи и побрели по шоссе к станции. К ночи мороз усилился и снег зазвенел.

...Пора кончать, но снова она возвращается к тому, с чего началось, и снова откидывается и припоминает новые подробности.

Чтоб не мог он ни пить, ни исть, ни спать, ни встать...

1967

Кельи

9 авг. 1966

Патракеевка.

Летели с Кег-острова.

Вниз я не смотрела, упиралась ногами в пол при потере высоты в воздушных ямах; в затылке ломило. Через 20 минут — лужок, тишина, у реки — деревня. Избы стоят широко, просвечивает везде река, неширокая пойма. Нет улочек, тупиков, дворов, закоулков — того, из чего получается архитектура.

Или, как в Лопшеньге, избы и море — здесь море далеко, даже не понять где, есть «большое» море и еще какое-то «сухое».

Когда прилетели, и вышли, и пошли к деревне, все вдруг представилось обыденностью, неисключительностью; Тане все не понравилось, и я даже представила, что можно было бы сказать в тон ей — «славная деревня», но мне деревня понравилась. Сижу у окошка в избе: река, огороды, узкая пойма и ветер побережник (юго-западный) — значит, на море шторм.

Так вот, все понравилось, когда приехали, но где-то был все же страх, что будет не так, как раньше, когда все поражало на Севере.

Разыскали контору, председатель говорит с кем-то, крашеные полы, в комнате рядом — бухгалтерия.

Спрашиваем о катере, который должен быть вечером из Куи.

— Куя, — председатель снял трубку, — как у вас там Витька Стрелков, выехал ли к нам, шторм ведь? Выехал? Поди, на сухом море отсиживается? Нет, не пришел еще.

Когда мы возвращались, я подумала, что все обернулось сразу по-другому — что-то началось.

10 авг.

Спали на повети.

С утра сидели у воды на солнце. Ветер переменился. В поленнице хоронились от ветра.

Мы дожидались катера с Куи.

Хозяин катера пригласил. Мы уселись на крыше рубки, свесив ноги, как бабы на откинутом заднем борту грузовика, потом вовсе их протянули, как бабы в телеге.

Шли рекой. Низкие берега. Кулики. Утки. Потом началось «Сухое море»: мелко, идем точно по вехам.

Мужик высадил в 8 км от деревни.

Одни на берегу.

«Смотри, Танька, вон медуза, как битая бутылка».

Походили босиком. Накат сильный, вода холодная.

Нас нагнали парень и мужик. За ними должен быть выслан катер. Ждали на бревне. Мужик придурковато смеется, рюкзак нести не предлагает, свой чемодан отдал парню. Просит компанию отдохнуть, подмигивает, заливается. Показался катер. Сдернули кепки, куртки, свитера — махали, кричали. Катер прошел мимо. Потом мужик встретил немого, долго стояли: махали руками, выражали что-то на лице.

Мужик догнал и сообщил, что узнал. Катер вышел встречать его, но рыбак был пьян, не заметил никого на берегу и уехал в Железные ворота.

К вечеру пришли в Кую.

11 авг.

Пишу в каюте «Буковины».

Стоим у Зимней Золотицы. Мы решили поехать в Майду.

В каюте за занавесками Дуся из Каменки. Прогнулась, левой рукой держится за верхнюю койку подруги, часами вспоминает:

«Он сказал: Поиди сюда, я на ухо тебе что ска-жуу.

А я сказала: Говори, ухо-то во-о-т.

А он сказал: А ты наклонись.

А я сказала: Вот еще.

Он сказал: Я тебя люблю.

А я сказала: Нужен мне.

А он сказал: Как звать тебя.

А я сказала: “Рита”. Буду еще всякому свое имя говорить!»