Одинокое письмо

Ее сначала озадачило название очерка о ней в рубрике «Из города Энн»: «Просто “Улановская”? Да, может быть, так, “Улановская”. Это как “улан”, да».

«Улан» пришелся ей по душе.

Литературовед, следопыт, стрелок и писательница, она жила в литературе, как в засаде, как на тяге, и все ее произведения — это записки охотницы.

Своего предшественника Тургенева она иногда почтительно учила природоведению, как, например, когда он описывал таинственный лесной хохот: «Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом». Она объяснила барину эти непонятные ночные звуки, о которых ничего не сказал скептик Павлуша, знавший и болезненный крик цапли, и жалобный стон маленьких лягушек. «В роще за оврагом куковал самец кукушки. Ему раскатистым и страшным хохотом отвечала самка.

Я подняла руку с часами повыше к звездам. Была ровно полночь. Так по этой плотине бродил лутовиновский барин в “Бежином луге”?»

Улановская хозяйственна, и эта ее хозяйственность облагораживает быт точным словом. У Пушкина она выискивает терминологию, чтобы назвать сорт льна.

«Кстати, любезный читатель, как вы находите, какого цвета локоны Ольги Лариной? Некоторые считают, что золотистые, я же склоняюсь к мысли, что пепельные, поскольку высшее качество льняного волокна — это серые, пепельные, платиновые оттенки, шелковистость, длина и тонкость» («Кто видел ворона»).

Это Улановская пополняет реальный комментарий к описанию в XXIII строфе второй главы «Евгения Онегина»: «Улыбка, локоны льняные». В рукописях Пушкина встречается и «шелк», и «золото» «ее кудрей», но Улановская знает толк в эталонах льна. «Эталоны — локоны Ольги Лариной...» «Эталоны — сверим по альбому цвета льна, светло-серое волокно без блеска, светло-серое с блеском. Такого цвета теперь не найдешь, и живем без эталонов. Чего напрядем...»

Дело в том, что лучшие сорта льна получали названия по волосам знаменитых красавиц, и в пьесе Леонида Леонова «Нашествие» бывший экспортер вспоминает русский лен цвета «локонов Ланкло Ниноны», то есть куртизанки Нинон де Ланкло, наперсником которой был десятилетний Вольтер.

Не надо быть специалистом, чтобы оценить остроумие литературных отсылок, то и дело перебивающих повествование и описательные раздумья Улановской.

«Целый день ты занималась, читала, переписывала впрок цитаты, с точным указанием страниц, уже много лет в духоте, в свободное время, а как же Салтыков-Щедрин, в своей работе совсем о нем забыла, а это важно, Щедрин, Чехов, Короленко, Некрасов, весь микрорайон».

Хороший читатель, «добрый хозяин» милых ему книг, оценит и точность бытового слова «микрорайон», и живость, с которой изображен добровольный «трудовой процесс» в безвоздушном пространстве филологии, быть может, неизвестном ему.

Словесник, знакомый с интересами Улановской, поймет, что речь идет о микрорайоне раннего Сологуба, учившегося в особенности у Щедрина, о котором лишь редкие и самые зоркие историки литературы вспоминали в этой связи.

Она была отличный и оригинальный литературовед, обращавший внимание на самое частное и самое общее. Опубликовала она не много из своих научных наблюдений, но вольные, короткие, вдохновенные прозрения в области словесности рассыпаны по ее художественной прозе.

Самонаправленность художественного порыва и поглощенность эстетического знака самим собой были очевидны для нее, как и притворность интереса искусства к действительности. «Охранная грамота. Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновение, и лучшие произведения мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рождении».

Провидческую способность такого искусства она наблюдала на собственном опыте:

«В начале семидесятых годов я вдруг принялась описывать какую-то несуществующую войну, на которую послала свою не очень задумывающуюся, куда и зачем она едет, героиню.

В 1974 году мне довелось выступить с чтением глав из повести в одном ленинградском издательстве. Две старые глуховатые учительницы в первом ряду переспрашивали друг у друга: «Что случилось? Что сказали по радио?» Их успокоили, никакой войны нет.

В 1979 году наши войска оказались в Южном Туркестане.

Иногда мне кажется, что Татьяна Левина существовала и непременно мы узнаем новые подробности ее жизни и гибели» («Из книги Обращений»).

Фамилия героини и знаменитого радиодиктора поставлены рядом в сюжете повести, и если сбылась война, то осуществилась и судьба Левиной. Так диктует созвучие.

То «наиразличнейшее», о чем повествуют лучшие книги, помимо самих себя, это древняя судьба и — самое лучшее — отказ от нее. Улановская сопоставляет два уединения — у Пастернака и у Торо.

«Древнее, исконное состояние человечества — насилие, рабство, изгнание, плен, казнь — куда ни бросишь взгляд — везде об этом и только об этом — вся мировая культура и литература.

Судьба у П., жалкая зависимость от нее.

Никак не могла понять — почему судьба доктора вызывала некоторое снисхождение, несмотря на его зимние стихи. Оказывается, вот почему.