Одиссей Фокс

Она не могла сдержаться, это было попросту невозможно. Одиссей внезапно открыл ей душу, настоящее чудо, и Ане хотелось бомбардировать его ливнем расспросов, узнать о каждой из прошлых жизней прямо сейчас.

— Я похоронил детей, — отвернувшись, сказал Фокс. — Они постарели, а я переродился и снова был молод. Они не смогли этого принять.

— О…

— И сын, и дочь в глубине души считали, что я их предал. Что я могу передать им бессмертие, но жадно оставляю его себе. Я страшно хотел быть с ними в последние дни, но оба раза это стало взаимной пыткой. Я держал сына в руках и чувствовал его последний вздох, как когда-то самый первый. Но этот вздох был разочарован и обречён. Дочь сидела рядом, а когда пришли её последние дни, она просто не позволила мне прийти, прогнала, окружилась близкими, как стеной, и я не видел… Я не был с ней…

Лицо Одиссея потемнело, руки сжались. Лавина воспоминаний, от которых он ушёл на годы вперёд, догнала и захлестнула его.

Лара, моя Лара, младенец в мужских ладонях; маленький смеющийся человек, тонкие ножки, удивлённые глаза; дерзкая наглая дурёха; юная и счастливая искра в толпе друзей; самостоятельная звёздочка на открытой связи с растущим кругом поклонников; успешная и неожиданно-жёсткая совладелица своего лица в причудливом мире лик-бизнеса; далёкая взрослая в кругу разросшейся и чужой для Одиссея семьи; растерянная после отключения, непривыкшая к одиночеству, вернувшая отца в свою жизнь и пытавшаяся принять его таким, каков он есть; погасшая и вечно недовольная пожилая звезда; кроткая и выцветшая старая женщина, благодарная за каждый час вместе; старуха в шаге от смерти, измученная недостигнутой мечтой всей жизни и дилеммой о бессмертном отце. Такой я видел тебя в последний раз, моя Лара, когда ты прогнала меня, и я не смог ворваться силой к твоему смертному одру, я не мог тебя так оскорбить.

Однажды ты спросила: «Папа, а после смерти молоко вкусное?», стоя на одной ножке и наклонив голову. Тогда ты каждый день пила молоко с новой планеты, и я по всей галактике искал неизвестные виды, чтобы добыть их тебе. Твой вопрос был убийственно-серьёзен, и я поделился с тобой пониманием жизни и смерти, тем, что знал и предчувствовал сам. Но я столького не успел тебе рассказать! Я не ворвался в твои последние минуты, а послушно ушёл, отпустил тебя, звёздочка, не в силах удержать и спасти, как и всё остальное на свете, что потерял…

— Жизнь даёт тебе многое, но ничего не будет по-настоящему твоим, — прорычал Одиссей. — Жизнь — это буря потерь, и чем дольше познаёшь и находишь, тем больше теряешь. До тех пор, пока утраченное не затмит всё небо.

Но он не сказал этого Ане, слова застряли в горле. Ведь то был крик одного из прошлых Одиссеев, а нынешний думал по-другому. Он помнил каждый из ударов жизни, но любил её и был благодарен за каждую утрату, за каждый шрам.

— Они умерли с разницей в два года, и когда дочки не стало, закончилось последнее, что связывало меня с миром, — ровно сказал Фокс. — Я остался один.

Ана стояла, как громом поражённая — всё это звучало, как обломки чужих неприятных снов. За отрывистыми фразами этого незнакомца темнели громадные куски прожитых лет: красивые, широкие, но выщербленные опытом и болью. Она не могла сопоставить сказанное с её вихрастым Фоксом, он был совсем другой человек, её одинокий странник, оживший герой любимых книг. Какие дети, какая жена, какое…

— Мне было тошно начинать жизнь заново, оказалось проще сбежать. Я купил заброшенную аграрную планету со старыми роботами и потратил годы на отшельничество и «постижение себя». Какая же глупость, я просто выкинул несколько десятилетий, потому что был обижен на всю вселенную, — Одиссей презрительно выдохнул и покачал головой. — Но жизнь преподала мне очередной урок. Глубоким стариком я споткнулся и упал в сухое русло ручья, который пересох так же, как моя воля. И не сумел подняться и вылезти оттуда, а все роботы на планете-развалюхе безнадёжно устарели. Тогда у меня был нейр, прошивки и прочее… Но связь с другими мирами и с колонистами по соседству я сам обрубил и упрямо не хотел возвращать. Вот чёртовы апгрейды добросовестно исполняли свою задачу и не давали мне умереть. Долго-долго. В итоге я проклял всё на свете, особенно себя, аугменты и бессмертие.

Ана беспомощно смотрела на Фокса, пытаясь уместить всё это в голове.

— Так вот почему ты отказываешься от апгрейдов? — взволнованно спросила она.

Одиссей не ответил, но сумрачно улыбнулся.

— Каждая пытка когда-нибудь завершается, уж можешь мне поверить. Я умер и ожил, опять молодой и сильный… Такой поразительный контраст. Выкинутая по глупости жизнь стала мне ненавистна; я сбросил планету в какой-то аграрный фонд и убрался оттуда со скоростью света.

Он поднял голову и посмотрел на Ану — в растерянных глазах девушки горело желание понять и помочь.

— После десятилетий бездействия ужасно хотелось сделать что-то полезное: например, отдать другим всё, что у меня есть. Уже через месяц я вступил в отборочную программу та’эронов.

Сказка начинала складываться.

— И, разумеется, ты её прошёл?