Одиссей Фокс

— Послушай меня, Рами, пожалуйста, я должен объяснить. Чтобы не сойти с ума. Чтобы не сделать что-то непоправимое, — живой глаз Аксиома блестел, а чёрный был мёртвым. — Это моя вина. Это я пробудил Вечных. У меня в глазу великий артефакт космоса, наследие древней вымершей расы. Он предвидит вероятности будущего. Я чувствовал, что не должен использовать это могущество… Но не сумел сдержаться, ради Танелорна. Я обращался к глазу снова и снова, чтобы разрешить кризис или найти ответ на важный вопрос. Десятки раз за последние годы. Благодаря чтению вероятностей мы преодолели все кризисы, включая те, про которые ты так и не узнал. Но я думаю, поэтому и пришли эти существа. Они ищут и уничтожают наследие сайн уже два миллиона лет. Наверное, используя глаз, я дестабилизировал ход вероятностей… И этим привлёк Вечных.

Та’эрон смотрел на него широко раскрытыми глазами, спокойно и доверчиво.

— Хорошо, что ты признал это, Оди, — тихонько сказал он. — Теперь ты сможешь найти, как исправить…

— В этом и дело… — голос человека сорвался, слезы поползли по щекам. — Это уже не исправить. Если я отдам Вечным глаз сайн, произойдёт нечто ужасное. Не знаю, что, но сайны хотели предотвратить и ради этого пожертвовали всей своей расой. А если я не отдам глаз, Вечные сотрут Танелорн. Я думаю, они могут стирать. Бесследно и безвозвратно убирать кого угодно из ткани мироздания.

— Тогда отдай им глаз, — прошептал та’эрон едва слышно, из последних сил. — И наш Танелорн будет спасён.

Его измученное лицо освещала бледная улыбка.

Ответить беззащитному, прекрасному Рами, который так хотел существовать и так беззаветно верил в добро, в своего мудрого и гениального друга, вместе с которым они создали и воплотили лучший из миров — было самым страшным и сокрушительным, что Одиссею пришлось сделать за все свои жизни.

Говорят, что настоящее горе одинаково, нет горя больше или меньше — но это не так. Просто не всем в жизни выпадает испытать настоящее горе. Быть жестоко убитым в одиннадцать лет; быть квинтэссенсией зла в двадцать; отдавать всю душу страданию, очищаясь и рождая аспару; застрелить возлюбленную и не суметь её воскресить; пережить и похоронить любовь всей жизни; держать в руках старика-сына, разочарованного в тебе, и чувствовать его последний вдох; оплакивать умирающую дочь и не иметь возможности быть с ней рядом… Не шло ни в какое сравнение с тем, что человек в мятом свитере испытал сейчас.

Всё это было даже не на горизонте.

— Нет, Рами, — выговорил Одиссей изо всех сил, и его сердце омертвело. — Я выбираю сайн.

Он отнял руку от задыхающихся, оборванных нитей призрака, висящего в пустоте, лицо которого стало невыразимо печальным.

— Рами… Прости меня…

Вечный издал негодующий, яростный вой, взмахнул руками, и то последнее, что осталось от друга, доверившего Одиссею Танелорн, распалось и стёрлось.

— Создатель мира ведёт к миру, — жадно пробормотал Вечный, мотая золотой головой. — Мир ведёт к ключу. Незримый. Недосягаемый. Стирать. Пульсировать. Биться. Сердце в центре всего.

Его золотая маска налилась бесформами, которые сгрудились в один силуэт, та’эрона. Его отражения заполнили маску — много таэронов, вся их раса. Вечный вскинул руки в экстатическом жесте всемогущества, а Одиссей содрогнулся от бессилия и согнулся от невыносимой боли своего предательства, сжимая себя руками изо всех сил, чтобы не сломаться, чтобы не отдать глаз. Он не был уверен в правильности своих действий, но понимал, на какую страшную сделку с бездной идёт, знал, чем жертвует и ради чего. Он мог только верить в мудрость сайн и в чистоту суждений отца.

Вселенная дрогнула, когда небытие дотянулось до всех эронов сразу и пожрало их без следа. Одиссей смотрел, как вокруг него дрожат зыбкие линии и слои, весь участок космоса превратился в скопище мерцающих вероятностей — Танелорн и все, кто в нём жили, все, кто его создали, всё это громадное единство живого и существующего — пытались остаться, цеплялись за жизнь, хотели существовать.

Одиссей потерянно озирался, глядя, как сокрушаются огромные блоки и конструкции планеты, как она меняется, перестраиваясь, ищет возможную форму, но распадается снова и снова; как вселенная пытается нащупать способ сохранить себя максимально близко к тому, что было, потерять как можно меньше… Но не находит такого способа. Без та’эронов и их эволюции, без вымерших итераций их расы и выросшего из них Единства не мог возникнуть удивительный мир Танелорн.

Одиссей смотрел, как рассыпаются в прах здания и колонны, площади и башни, рушится единство и согласие, исчезают все достижения и находки, стирается белое, серебряное, зелёное и золотое; как умирает его нерождённая мечта. Как мир забывает о Танелорне и об эронах.