Макс секунду смотрел на детектива расширенными глазами на багровом лице, затем резко кивнул и неразборчиво застонал, согнувшись под тяжестью того, что в данный момент не мог понять и принять.
Призрачная Рин утёрла слёзы, подошла к нему, наклонилась и положила руки на плечи. Что-то шептала и говорила, мужчина уставился на неё и слушал, как спасительный звёздный хор.
Затем она встала и подошла к Норе Шеллер.
— Мам, я знаю, как тебе больно, — сказала девочка, садясь на краешек кровати. — Я не настоящая, но во мне есть любовь твоей Рин. И я могу передать её вам с папой, хотя бы немного.
Цифровой оттиск Рин Шеллер светился, словно ожившая душа, и мать посмотрела на неё не так, как раньше. Ведь теперь у неё не было другой девочки.
Шмели накрыли Неймана парализующим полем и понесли к выходу, Клеасса посеменила туда, махнув Одиссею идти следом.
— Постойте!
Рин раздвоилась, и один её призрак подвёл детектива к нише в мастерской. Там лежали маленькие эфиограмы, пара десятков работ.
— Возьмите один на память, — сказала девочка. — Она бы этого хотела, уж я знаю.
— Есть самый первый эфиограм, что ты сделала?
— «Мои Мечты», — улыбнулась Рин Шеллер. — Простенький, вот он. Пожалуйста, возьмите.
Внутри Фокса шевельнулось нечто легкое, невесомое и неуловимое, но такое светлое, когда он взял в руки хрустальный шарик, созданный двенадцатилетней Рин.
— А что это? — он указал на потёртую детскую вещицу в уголке ниши.
— Любительский эмпато-сканер. Я с детства им играла и любила воровать у людей вокруг капельки эмоций. Проживать их, иногда несколько сразу, чтобы получались необычные комбинации. Так началось моё эмфари.
Она взглянула на Одиссея с немым сомнением в глазах.
— Вы очень умный, да?
— Я вижу, что у тебя какой-то вопрос.
— Может, вы знаете, — с надеждой сказала девочка. — Кохес не знал, и Макс тоже. Эмфари как медитация, погружение в глубину. Нужно абстрагироваться от себя, чтобы твои чувства не смешались с эмоциями, которые ты плетёшь. И говорят, у меня от рождения был выдающийся дар, может поэтому другие эмфари, которых я спрашивала, не слышали… это. А я слышала.
— Что слышала?
— Нир.
Одиссей рассматривал девочку и ничего не отвечал.
— Я его чувствовала, когда погружалась в сферы, но только краешком, и всегда хотела найти и понять этот нир.
— И что он такое?
— Сложно сформулировать… Это как слышать тишину посреди разной громкой музыки, разглядеть белый цвет в пестроте раскиданных цветов. Ведь человек всегда что-то чувствует, даже во время медитации внутри меня есть фон. Но что за этим фоном? Не равнодушие, не пустота, не апатия, а что-то другое…
Рин запнулась, почти стесняясь, но детектив не смеялся и не возражал, его взгляд был таким внимательным и согласным, что девочка с вдохновением продолжила:
— Как дыхание жизни, слишком тихое, чтобы его почувствовать! Я пыталась нащупать, и несколько раз даже почти получилось, когда входила в медитацию и достигала рассредоточения сознания до уровня созерцания. И там оно… Проглядывало. Я назвала это
Она печально замолчала.
— Но я не успела. И теперь никогда не узнаю, что это такое. Вот и подумала, может вы знаете? И объясните мне?
Одиссей вспомнил, как висел в пустоте, и бездна чудовищно поглощала его, разъедая всё существо. В тот момент, без единой надежды спастись, самым нутряным слоем себя, как живого существа, Одиссей ощутил его: тихое, смиренное, радостное даже в горе, отвергающее страх, всепрощающее и всеобъятное. Чувство бытия.
Нир.
Он не мог рассказать об этом единственной, кто тоже прикоснулась к этому чувству, и даже дала ему подходящее имя. Не мог. Волнуясь, девочка ждала ответа.
— Рин, — сказал Одиссей серьёзно. — В одном из языков нашей прародины было слово «нирвана», и его первый слог «нир» означал угасание и затухание. Потерю своих чувств и желаний, утрату личности, отказ от стремлений. Но это лишь буквальное значение, а по смыслу нир в нирване означал не пустоту, а то, что независимо от нашей субъективности. Что пребудет вечно. Смысл и цель все жизни, можно, наверное, так сказать.
— Здорово! — восхитилась девочка. — Значит, эмфари продолжает традицию древних искать нечто за пределами своей жизни и самих себя?
— Выходит, что так. И может быть, мы когда-нибудь найдём.
— Страховая выражает недоумение по поводу ваших методов, вейль Фокс, — деликатно сообщила Клеасса, разгладив пёрышки на плечах и подставляя голову солнцу. — По исходу дела они были не обязаны делать крупную страховую выплату Максу Нейману, потому что он оказался убийцей. Так что страховая очень довольна вашей работой.
Она усмехнулась.