Одиссей покидает Итаку. Книги 14-21

На верандочке пивной, что на углу Арбата и Николопесковского переулка, он присёл, заказал ещё сто грамм «Очищенной» и кружку пива с всё той же стандартной закуской, бесплатной, что при его средствах – прямо подарок.

Водку он выпил и сигарету докурил, наслаждаясь ароматом и мягкостью вкуса. Никакого сравнения даже и с лучшими местными папиросами. А вот пиво допить не получилось. Только-только он расслабился, погрузившись в мысли о том, что жизнь более-менее начинает складываться, что, может быть, стоит сходить в ту самую знаменитую редакцию «Гудка», где трудятся Ильф с Петровым, Олеша, Булгаков и ещё кто-то, про которых рассказывал на журфаке легендарный Ясен[67], знавший большинство из них лично. Глядишь, удастся продать какой-нибудь рассказик, стилизованный. Или, наоборот, – супермодернистский по нынешним временам. На фельетоны замахиваться рано – реалий жизни не знает, в политической линии не осведомлён. Это уже на Агранова надежда – разъяснит, если захочет, чем Михаил может быть полезен советской власти.

И все его приятные мысли и планы, сопровождаемые глоточками совсем неплохого «Трёхгорного» пива и дымком ещё одной (гулять так гулять!) сигаретки, в очередное кратчайшее мгновение были разрушены, так же как четырьмя днями раньше другие планы на другую жизнь.

К нему вдруг, появившись из-за угла совершенно бесшумно и незаметно, подсели два гражданина (очень здесь популярное обращение и просто обозначение незнакомого лица, заведомо не принадлежащего к «товарищам»). Один в так называемой «английской» кепке с большим козырьком и откидными клапанами, застёгивающимися на макушке большой пуговицей, другой – в обычной отечественной «восьмиклинке». Кепки первыми бросились в глаза, потом уже костюмы, из дешёвых (как здесь выглядят дорогие, Волович успел увидеть в «Торгсине») и совсем неприметных цветов, что-то вроде перепревшего конского навоза.

– Товарищ Волович? – спросил «англичанин».

– Он самый. А вы, простите? – Михаила кольнуло смутное чувство тревоги. Людям ОГПУ нет нужды спрашивать, они должны знать его в лицо. Даже те, с кем он не встречался, наверняка бы имели фотографию, а спутать его с кем-то из местных жителей трудно, вернее – совсем невозможно.

– А мы бы хотели считаться вашими друзьями. Только здесь разговаривать не слишком удобно. Давайте проедем в более подходящее место…

И что ему прикажете делать? Кинуться бежать с криком «Караул! Грабят!» в надежде на то, что заявление о «гласном надзоре», под который он определён, – не пустая трепотня и кто-то за ним сейчас из сотрудников Агранова присматривает? А если нет? И что, если «эти» при малейшем трепыхании с его стороны начнут стрелять? И куда он побежит в чужом и чуждом городе? Была б «своя» Москва – шанс имелся. Лавируя в толпе, всегда заполнявшей Арбат, добежать до метро и там затеряться, рванув против потока выходящих, перескочив через ограждения на идущий вниз эскалатор… О том, что ни ловкости, ни сил, ни дыхания у него на такой финт не хватило бы, Михаил не подумал. Бессознательно приравнял себя к Фёсту Ляхову и его валькириям. Да, сюда бы Людмилу с Гертой, они бы показали…

Но «понты подержать» всё равно требовалось:

– Зачем другое место, «друзья»? Здесь очень даже уютненько, тень, прохожие не мешают, буфетчик далеко. Говорите, что вам от меня требуется. И от кого вы всё же? Знакомых у меня в Москве много, а вас не припомню… А ежели ГПУ или милиция – документик извольте.

Михаил, вспоминая фильмы и книги об этом времени, постарался как можно больше соответствовать. Изобразить нечто между Остапом и хоть бы даже и Жегловым. Нотки, свойственные Высоцкому, в голос подпустил.

– Сказали – «в другое», значит, в другое. А трепыхаться станешь… – Второй, в восьмиклинке, криво усмехнулся, показав через раз гнилые и обломанные зубы. Откинул полу пиджака и продемонстрировал торчащий из-за ремня «наган».

– Пойдёмте, Волович, действительно, не стоит посреди улицы цирк разыгрывать. А то ведь и вправду…

Воздух, заполненный скрежетом трамвая, тормозящего у близкой остановки, лязгом железных тележных ободьев по брусчатке и беспрерывными пневматическими гудками автомобилей, разгоняющих бессмысленно перемещающихся через проезжую часть пешеходов, прорезала пронзительная трель милицейского свистка. Здесь это был непременный атрибут милиционеров, дворников и иных лиц, причастных к охране порядка. Свистком предупреждали правонарушителей, сзывали на помощь постовых с соседних перекрёстков, вообще демонстрировали, что власть действует. И, что удивительно, лица, к власти непричастные, свистками не пользовались, хотя вроде бы и могли в некоторых случаях облегчить свою работу, сбивая милицию с толку.