Одиссей покидает Итаку

— Хорошо все же себя ощущаешь, когда любые идеи и желания воплотить можно, не задумываясь о низменных материях — где взять да чем заплатить, — сказал Новиков, присев отдышаться на площадке второго этажа, куда по заявке Левашова они тащили аккуратный кабинетный «Стенвей». — Унижает это человека. Почему я, невзирая ни на что, остаюсь приверженцем идей полного и подлинного коммунизма? Потому как простор для творчества и созидания, максимальная самоотдача и самораскрытие человека возможны только при безусловной свободе от забот о хлебе насущном…

— Опять философия, — словно бы осуждающе ответил Воронцов. — А сейчас, напротив, господствует мысль, что самый наш страшный бич — вещизм. Само желание обладать чем-то, отсутствующим в магазинах — крамола и признак деградации личности. Не зря мы с первым помощником всеми силами стараемся морячков отвратить от заграничных лавок и направить их помыслы на нечто духовное. Как сие согласуется с твоими постулатами? Причем начальство наше так старательно ограждает простых смертных от заразы, что все стоящее забирает себе.

— Народ потребляет жизненные блага через своих представителей… — коротко хохотнул Шульгин. — Берись, братцы, понесли. А чтоб все по науке было, предлагаю объявить нас объектами эксперимента. Что с нами будет, если у нас будет все? Деградируем мы или, наоборот, превратимся в титанов духа?

— Вечером приходи, я тебе книжку одну дам почитать, там как раз про это все написано, — сказал Новиков, приподнимая угол рояля.

Вот уже сделаны последние, самые последние штрихи, вроде цвета и фактуры ковров, оформления кухни и столовой, заполнения складов и холодильников всем, чтоб обеспечить кругосветное автономное плавание, как фигурально выразился Воронцов… И, кажется, конец! Остальное — в рабочем порядке.

Все четверо спустились вниз, сели на забытое бревно напротив дома. Какой он высокий, легкий на фоне ярко-синего неба. Светится весь янтарным светом.

— Ох, и красивы ж были, наверное, свежесрубленные русские города, когда таких теремов не один, не два, а сотни… Да церкви, да тын с башнями, а над всем — детинец и княжий дворец… — мечтательно сказал Берестин.

— Поначалу, конечно, да, — согласился Левашов. — Через зиму весь этот янтарь пропадет, выцветет, останется сплошь серый. Но все равно…

— А что, братцы, давайте ради благополучного завершения рванем куда-нибудь. В Рио-де-Жанейро, к примеру? Отужинаем, как люди, развлечемся…

Предложение, разумеется, было принято.

Пока Левашов регулировал настройку, остальные брились и принаряжались. И через час — вершина горы Корковадо, маленький, но дорогой и фешенебельный ресторанчик под кронами деревьев-великанов, под завесою лиан и бахромой лишайников, среди тропических цветов и душистых мимоз. Внизу сверкает электрическое море гигантского города, видна огненная подкова Копакабаны, а дальше — абсолютная тьма океана. Наверное, сотня прожекторов заливала ртутным светом тридцатиметровую статую раскинувшего руки Христа… Сюда не доходил шум улиц города, но, если прислушаться, можно было угадать мерные вздохи океанского прибоя.

Воронцов на английском, а Новиков на испанском успешно договорились с мулатом в белом пиджаке, и тот начал носить тарелки с чем-то национальным, из фасоли, мяса, перца, бананов и бог знает каких южноамериканских специй. Попутно мулат сообщил, что бразильская кухня — самая изысканная в Америке и рекомендовал обязательно попробовать «итапоа» — пудинг из крабов. Пудинг не обманул ожиданий. Не встретила возражений и местная поговорка: «Лучше много хлеба, чем мало вина».

Шульгин сделал глоток и вдруг вспомнил Бендера:

— Жаль, что ему не повезло. Старику бы понравилось.

— Какому старику? Ему тогда было тридцать.

— Но сейчас-то — восемьдесят четыре…

— Жить и жить бы на свете, да, наверное нельзя… — после короткой паузы произнес Воронцов, будто только что сам это придумал.

— Да уж… — кивнул Шульгин. Остальные поддержали тезис сочувственным молчанием.

Мысль слишком глубока, и ее обсуждение кажется сейчас неуместным. Из всех четверых только Шульгин впервые попал в «свободный мир», и его охватила агрессивная меланхолия:

— Черт знает что! Мы — граждане самой передовой державы, это про нас поется: «…владеть землей имеем право, а паразиты — никогда!», а что получается? Полжизни прожил, и ничего не видел! В Болгарию — и то пока оформишься, все проклянешь и никуда не захочешь, а они, паразиты то есть, катаются… Хоть в Новую Зеландию, хоть к нам в Союз…

— Утешься, Саша, — печально вздохнул Воронцов. — Значит, так надо. Капиталистическое окружение и тлетворное влияние… Нельзя подвергать незакаленную психику запредельным нагрузкам и стрессам. А также вселять бессмысленные мечтания… Помнишь, что было, когда русские впервые за границу попали? 1814-й год, Париж, а потом — 1825-й… Олег же предлагал тебе — оформляйся к нам на флот, и будешь кататься. Месяц в море, день на берегу и восемьдесят шесть валютных копеек в сутки. Тогда и разгуляешься…

— Нет уж, увольте. Свобода дороже. Лучше следующий раз пошли ужинать в Веллингтон.