Одиссей. Владычица Зари

Битва была долгая и изнурительная, Скиталец устал. Он сидел у кормила и вел корабль на юг, туда, где стояло полуденное солнце, поднявшееся в зенит. Но вдруг яркое синее небо потемнело, воздух наполнился шумом и плеском бесчисленного множества крыл. Казалось, и все дикие утки и журавли, и все птицы, что гнездятся в бескрайних соленых болотах долины Меандра, разом снялись со своих мест и летят с юга на север, закрыв все небо, курлыкая, крякая, пронзительно крича и гомоня. Птицы закрыли небо таким плотным темным облаком, что белое оперение лебедей на их фоне казалось сияющим. Увидев лебедей, Скиталец с азартом схватил лук, натянул тетиву и, тщательно прицелившись, выпустил стрелу – она попала прямо в грудь птицы, летевшей высоко над мачтой. Дикий лебедь с лёта канул в воду за кормой, подняв фонтан кроваво-красных брызг и вспенив вокруг себя волны. Но что это? Скиталец был ошеломлен. Длинные серебристые крылья убитой птицы и белоснежное оперение были в кроваво-красных пятнах. Скиталец склонился над ограждением и стал пристально всматриваться в воду. Море вокруг корабля, насколько хватал взгляд, было покрыто кроваво-красной пеной. Местами пена словно бы вскипала, однако Скиталец разглядел между волнами, в глубине, под красным слоем крови серовато-зеленые струи. Разглядел он также, что красную пену волны несут с юга, потому что гуще всего красный цвет воды был за кормой судна, хотя во время сражения с сидонцами ни малейшего оттенка красного в волнах не было. А вот впереди вода светлела, словно из раны, которую омывала рука, вытекла вся кровь. И Скиталец решил, как наверняка решили бы все мужчины, что на берегах Египетской реки произошло великое сражение великих народов и что бог Войны разгневался великим гневом, и потому священная река окрасила кровью священное море, в которое несла свои воды. Война – единственное, что у него сейчас осталось, она заменила ему родину, семейный очаг, и он устремился навстречу тому, что уготовили ему боги. Птицы пролетели и скрылись, было два часа пополудни, день был светел и ярок, и вдруг снова стало темнеть, он поднял голову и увидел, что стоящее высоко в небе солнце стало маленьким и красным, как кровь. С юга на него медленно наползала дымка, легкая, но черная, как ночь. А дальше, на юге, круто поднималась вверх огромная, как гора, черная туча, окаймленная по рваным краям огненным сиянием, она надвигалась, нависала, из ее нутра вырывались вспышки непереносимой яркости, низ прочерчивали молнии, словно туча была свиток и молнии что-то на нем писали. Никогда за время своих странствий по морям и по великой реке Океан, омывающей землю и разделяющий мир мертвых и мир живых, – никогда еще Скиталец не видел такого черного мрака. Этот мрак поглотил его, точно волчья пасть, он не видел ни трупов на палубе, ни мачты, ни матроса, висящего на рее, ни капитана, который стонал внизу, взывая к своим богам. Но позади, на горизонте, виднелся просвет яркого синего неба и белел, словно вырезанный из слоновой кости, остров, где он сражался с сидонцами.

Врата мира, в котором до сих пор жил Скиталец, закрывались за ним навсегда, но он этого не знал. На севере, там, откуда он плыл, сияло голубое небо, радовались солнцу острова, поднимались к облакам горы любимой Греции, белели храмы родных богов. А впереди, на юге, куда он держал путь, всё закрывала тьма и была земля, еще более черная, чем сам мрак. Впереди были приключения, каких не придумать и самым вдохновенным певцам-сказителям, война между народами, война между богами – истинными и самозваными, последнее объятие любви, любовь-ловушка и истинная любовь.

Предчувствуя, какие опасности ждут его впереди, Скиталец ощутил искушение развернуть корабль и плыть обратно, туда, где светит солнце. Однако он был не из тех, кто отступает, уж если взялся за плуг, не выпустит его из рук, пока не вспашет всё поле, а ступив на дорогу, не сойдет с нее, пока не пройдет весь путь до конца, и уж тем более сейчас он понимал, что его путь предначертан свыше. И потому он привязал к кормилу веревку и ощупью добрался до палубы, где стоял алтарь божков-карликов, на котором все еще тлели остатки жертвоприношения. Здесь он расщепил своим мечом несколько сломанных стрел и древки пик на тонкие лучинки, положил их в медную жаровню и зажег снизу от тлеющих курений. Щепки скоро разгорелись, и огонь осветил полуденную ночь, заиграл на лицах мертвых сидонцев, которые перекатывались по палубе с борта на борт, потому что корабль то взлетал на гребень волны, то скатывался вниз, засверкал оранжевым пламенем на золотых доспехах Скитальца.