Одиссея батьки Махно

— Хорошее замечание, — согласился Нестор. — Чтоб отличить своих, всем на левый рукав повязать белые повязки.

Группа Щуся выехала на час раньше, ей предстояло далеко полями обогнуть Дибривку.

Уже начинало светать, когда Махно со своей группой вступил в село. Всем было строго наказано не разговаривать, соблюдать полную тишину, не бренчать оружием, бомбы бросать и стрелять следом за Махно. Часть бойцов пробиралась огородами и садами. Махно в сопровождении Лютого и Лепетченко шли по левой стороне улицы, держась у самых палисадников под нависшими из-за заборчиков деревьями.

И вдруг сзади истошно закричала женщина, выбежав на средину дороги.

— Хлопцы-ы-ы, спасайтесь. Злодии по вас идуть! — и кинулась к церкви.

За ней, выбежав с другого двора в исподней рубашке, бежала другая, крича:

— Держите суку вартовскую.

Лепетченко выхватил пистолет, но Махно, пытаясь соблюсти уже нарушенную тишину, прохрипел:

— Не стреляй. Заткни ей глотку.

Лепетченко бросился наперерез орущей бабе, она пыталась увернуться, он подножкой сбил её с ног и сходу дал пинком в зубы. Она захлебнулась кровью. Бежавшая в исподнем женщина вцепилась лежащей в волосы и стала бить её головой о дорогу, приговаривая:

— Ах ты, сука, ах, подстилка вартовская, — и обернувшись к Лепетченко: — Бегите до её хаты, синие ставни, там у неё голова вартовский ховается. Бегите, берите борова тёпленького.

Истошные крики любовницы вартовского начальника услышал часовой на площади и выстрелил вверх, поднимая в лагере тревогу. Но этот выстрел стал сигналом и для повстанцев. Кто уже успел приблизиться к площади, начал кидать гранаты. Открыли стрельбу. И хотя внезапность была сорвана и бой начался преждевременно, он застал вартовцев врасплох и к тому же в отсутствие своего командира.

Взрывы и треск стрельбы посреди села всполошил жителей. Заскрипели ворота, захлопали калитки, и по улице побежали к центру парни, мужики с ружьями, обрезами, а то и с вилами помогать повстанцам.

— Сдавайтесь! Вы окружены! — кричал Махно, потрясая пистолетом.

— Бросай оружие, — вторил Каретников.

Бой был скоротечен. Ещё толком не проснувшиеся гетманцы не смогли оказать серьёзного сопротивления. Гранаты, рвавшиеся среди табора и поражавшие многих вартовцев, мигом сломили уцелевшим волю к сопротивлению.

— Не стреляйте, не стреляйте, мы сдаёмся. Мы свои.

— Раз свои, бросай оружие.

Разоружённых уцелевших гетманцев сбили в одну кучу к церковной ограде, приказали сесть, и сбежавшиеся жители села внимательно их рассматривали, выискивая своих обидчиков.

Почитай всё село сбежалось на церковную площадь. Махно поднялся на телегу, обратился громко, почти торжественно:

— Дорогие товарищи! Поздравляю вас с первой победой над ненавистной властью державной варты.

— Ура-а-а, — завопили молодые густые голоса. — Да здравствует Махно-о-о!

Нестор улыбаясь поднял руку, прося тишины. Кто-то из первых рядов крикнул:

— Нестор Иванович, будь нашим батькой.

Предложение было столь неожиданным, что Махно несколько замешкался. А толпа подхватила:

— Батько-о... Батько-о.

Переждав шум, Махно заговорил:

— Я анархист-коммунист, товарищи, а потому воля народа для меня закон. Спасибо за высокую честь, я постараюсь оправдать её.

Далее Нестор начал говорить, что дибривская победа это только начало социальной революции против власти гетмана и немецкой оккупации, что скоро поднимется вся Украина и сбросит с себя гнёт буржуазии и капитала и над землёй воссияет солнце свободы и счастья для всего трудового крестьянства. Закончил он призывом вступать в повстанческую армию, брать в руки оружие и бить врага до полной победы. На митинге дибривчане единодушно постановили: «Хлеб убран, и хлопцам в самый раз идти да батьки Махно, воевать злодиев гетманцев и немцев».

Хлопцев записалось более двухсот человек, но вот оружия набрали едва для половины.

— Будем в бою добывать, — сказал Каретников.

Вечером, когда усталый Махно добрался до горницы правления и стал убирать с канцелярского стола бумаги, чернильницы, готовя себе ложе для сна, туда явилась девушка.

— Нестор Иванович, я только что говорила с Гуляйполем.

— С кем?

Звонила знакомая телефонистка Зина. Она велела передать вам, что немцы собираются идти на Дибривку, готовят пушки.

— Не сказала, когда выступают?

— Сказала, что дня через два. Она обещала ещё позволить, когда они выступят.

— А ты что? На телефоне?

— Да, я местная телефонистка.

— Спасибо, милая, за сообщение. Всё, что узнаешь нового, докладывай мне сразу в любое время суток.

— Хорошо, — отвечала девушка.

Нестор, собравшийся уже укладываться на столе, заметил, что девушка мнётся, не спешит уходить.

— У тебя что-то ещё есть?

— Да. Но... Я не знаю как сказать... Оно личное, для вас.

— Личное? — насторожился Махно. — Что с мамой, с братом?

— Не, не, не, — замахала девушка руками. — Совсем другое, но тоже неприятное.

— Ладно, говори. Кстати, как тебя звать?

— Тина.

— Говори, Тина, не тяни.

— Ваша жена, Нестор Иванович, вышла замуж.

— Кто это тебе сказал?

— Зина же. Ей, жене вашей, сообщили, что вы убиты, и она вышла за какого-то коммунара.

— Но у неё ж мой ребёнок.