Одиссея батьки Махно

Священники Сахновский и Воскобойников, облачившись в самые дорогие ризы, собрали певчих и псаломщиков, вручили им кресты, хоругви и иконы, вывели на улицу и повели в восточную часть села, на Бочаны, откуда и палила артиллерия. Звонили на колокольнях колокола, процессия пела псалмы. Они двигались под грохот взрывов, не смея отстать от священников, шедших во главе этой необычной процессии.

Густым басом пел Сахновский:

— ...Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородица, надеющиеся на тя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед. Ты бо еси спасения ради христианского...

И хор подхватывал, многажды повторяя:

— Господи, помилуй... Господи, помилуй...

Полуоглохшие от стрельбы артиллеристы не скоро услышали эти песнопения, но когда увидели вздымающуюся на высотку к их позиции процессию, один из наводчиков крикнул:

— Ваш бродь, кажись, крестный ход, — и перекрестился.

— Не слепой, вижу, — отвечал капитан и покосился на стоявшего около офицера. — Что скажете, поручик?

— По-моему, надо прекратить стрельбу.

— А приказ?

— 9 января в пятом году выполнили приказ и что из этого вышло?

— Да, — пожевал обветренные губы капитан. — Споткнулась династия.

— И свалилась, — усмехнулся нехорошо поручик.

— Вы вроде довольны, барон, — сказал капитан и крикнул: — Отставить огонь!

Пушки смолкли. От панорам подымались феерверкеры; всматривались в процессию, видя кресты и позолоту риз, крестились, бормотали молитвы.

— Оч-чень доволен, — сжал тонкие губы поручик. — Особенно тем, что и поместье и дом в Петербурге шляпой накрылись.

— Слава богу, я не обременён этим, — сказал капитан. — Терять мне нечего, кроме живота своего. Идёмте, послушаем, что будут петь святые отцы.

Офицеры вышли перед батареей. Процессия встала перед ними. Священник Сахновский приятным баритоном заговорил:

— Православные воины, ратоборцы чадолюбивые, смилуйтесь над градом нашим к вашим стопам поверженным, ибо поражаете вы молнией вашей не врагов, а детей и женщин ни в чём неповинных, разрушаете их домы и очаги.

— Ну что, барон, скажешь? — спросил капитан.

Поручик неожиданно направился к Сахновскому, снял фуражку, перекрестился и приложился губами к Богородице.

— Не стреляйте, капитан, — сказал он и, надев фуражку, направился к лошадям. — Я скоро.

— Вы к полковнику?

— Нет, к Владимиру Зиновьевичу.

— Угу, — проворчал капитан. — Генерал ждёт не дождётся тебя. Он поди опять с Бахусом беседует.

Увы, запои Май-Маевского не были секретом для его подчинённых, да и для самого главнокомандующего Деникина, пока прощавшего эту слабость удачливому воину.

— Ну что, святые отцы, — сказал капитан. — Мы, чай, православные не турки какие, вполне понимаем вас и сочувствуем. Но ежели хоть один выстрел прозвучит по нашим солдатам...

— Не случится этого, господин офицер, так как лишь дети и женщины остались здесь, да дряхлые старики.

Капитан оглянулся, увидев фельдфебеля, махнул ему рукой: подойди. Тот приблизился:

— Отправь посыльного к чеченцам, пусть входят. Да нашим вели запрягать першеронов.

— А вдруг барон не привезёт согласия на прекращение огня? — усомнился фельдфебель.

— Привезёт, куда он денется, чай, племяш генералу. Уговорит.

Уже после того, как войска заняли Гуляйполе, поручик привёз разрешение на прекращение огня взамен на контрибуцию в два миллиона. «За такие деньги, — подумал капитан, — и я бы уговорил этого алкоголика. Впрочем, если б меня к нему допустили».

В штабе Махно, расположившемся в селе Покровском, 27 января собрались командиры на совещание полков и отрядов. Открыл совещание начальник штаба Белаш, дав краткое освещение обстановки:

— Все вы, товарищи, видимо, почувствовали некоторое затишье в стане белых. Это и подвигло нас созвать командиров. По разведданным, десанты генический и мариупольский, которые выбили нас из Гуляйполя, сейчас поворачивают на Юзовку и Макеевку. Это связано с тем, что над Донбассом с севера нависла Красная Армия, и Деникин, естественно, не хочет терять его. Приспела пора и нам наступать и бить по хвостам полки Май-Маевского.

— Чем бить-то, палками? — спросил Куриленко.

Белаш понимал правоту молодого командира, но ответил серьёзно:

— Тебе, Василий Васильевич, как кавалеристу сподручней саблей. Сегодня, товарищи, мы имеем 29 тысяч вооружённых бойцов и около 20 тысяч невооружённых в резерве. С оружием у нас настоящий зарез, я уже не говорю о патронах. Но есть надежда, что Красная Армия поможет нам в этом смысле. Я думаю, об этом лучше меня расскажет Нестор Иванович, лично осуществляющий связь с Советами. Пожалуйте, батька.

— Товарищи, ещё в Гуляйполе я получил телеграмму от Дыбенко, в которой он сообщал об успешных совместных действиях его отряда с нашими повстанцами в боях за Синельниково и он просил меня прислать для согласования полномочного представителя. Я послал к нему Чубенко с правом решать вопросы военного характера и просить у них оружие и патроны, совершенно не касаясь вопросов политических.

— Это почему же? — спросил Дерменжи.

— А потому что мы — анархисты с большевиками стоим на противоположных позициях в вопросе о власти.