Одиссея генерала Яхонтова

Просвещение земляков занимало не так уж много времени, и Яхонтова томило бездействие. Притом не надо упускать из вида, что тогда он ничуть не сомневался, что он лишь временно, в силу ряда обстоятельств, находится за границей и что не завтра, так послезавтра вернется на Родину. Но раз уж так пока — пока! — складывается, не надо сидеть сложа руки. Уроки русской истории — хорошо, но они, в сущности, так редки! И когда ему предложили сделать для русской аудитории доклад на тему «Русское офицерство в связи с развитием русской общественности», он с радостью согласился. Впоследствии он с удивлением вспоминал, что слушатели «прогрессивного толка» тепло приняли его, и «левые» газеты хорошо отозвались о докладе, но вот одно «радикальное» издание усмотрело в его выступлении призыв к тому, чтобы судьбу России решил «генерал на белом коне». Возможно, конечно, что тот корреспондент слушал вполуха и не все понял, но главное, видимо, в другом. Тогда у самого Яхонтова были еще, мягко говоря, сумбурные, неясные и во многом наивные представления и о русском офицерстве, и о России вообще. Просвещая малограмотных земляков, он сам еще не прошел своего ликбеза.

Ранней весной 1919 года Виктор Александрович опубликовал серию статей об истории и судьбах Родины под общим заголовком «Вековой разлад». Опубликовала их начавшая выходить в Нью-Йорке на русском языке газета «Русское слово». Тогда это было издание либерального направления; но вскоре оно было куплено сионистами, добавило к названию слово «новое» и стало совсем другим — антисоветским и антирусским. С ним еще предстояло повоевать Яхонтову («Новое русское слово» выходит и поныне), но весной 1919 года именно в «Русское слово» он отнес свои статьи. Спустя два десятилетия Яхонтов так изложил их суть:

«Главная мысль заключалась в том, что пропасть, разделившая высшие классы России и ее простой народ, возникла оттого, что долгое время отрицалась необходимость его просвещения. В результате, писал я, возникла так называемая интеллигенция, большинство которой, получив образование, потеряло контакт с народом в целом. Интеллигенты говорили на другом языке, исповедовали идеи, чуждые широким массам, стремились к другим целям. Взаимопонимание сделалось трудным, и родилась подозрительность. Из подозрительности выросла враждебность. Две революции, через которые прошла Россия, ясно это продемонстрировали, и настало самое время исправлять трагическое положение».

Все, как видите, просто — разошлись фрак и армяк. Излишне искать в этих статьях что-то о системе землевладения, об экономической эксплуатации и политическом произволе, о развитии капитализма в России и засилье иностранного капитала, о народничестве и рабочем движении… Но не для того приведена здесь эта цитата, чтобы указать на политическую наивность Яхонтова в далеком девятнадцатом году. Такая «концепция» русской истории отражала представления значительной (и не худшей!) части эмиграции об истоках всего происходившего в России. Ведь с первого дня революции начались и попытки понять ее. А раз так — начались и споры о ней. Страшным ожесточением отличались эмигрантские споры. Малейшая разница в оценках даже отдельных явлений, не говоря уж об отношении к революции в целом, приводила к резким, а то и грубым ссорам, навеки разводившим старых друзей, к драмам и трагедиям, в том числе и к убийствам. О дикой грызне в белоэмиграции с тревогой и сожалением говорили ее лидеры, тщетно пытавшиеся объединить вчерашних россиян под каким-либо знаменем. С изумлением наблюдали иностранцы, как непрерывно дерутся между собой эти странные русские.

Поначалу Яхонтов не столько сознательно, сколько инстинктивно старался держаться подальше от эмигрантских свар. Но поскольку сам Виктор Александрович был частицей эмиграции, полностью отрешиться от воздействия этой среды он не мог. К тому же он начал писать — а в эмиграции ревностно следили за всеми русскими газетами.