Одиссея Гомера

Шли недели и месяцы, и Лоренс постепенно стал более внимательным, а Вашти, казалось, переживала свою вторую кошачью юность. Она постоянно пребывала в игривом, приподнятом настроении, чего с ней не случалось уже давно. Она просто летала по квартире — но не грубо и агрессивно, натыкаясь на мебель и срывая все, что висит, притаскивая клочки бумаги Лоренсу, чтобы он играл с ней, — а легко и элегантно, как истинная леди. Со мной она этого не проделывала с тех пор, как была котенком. Вашти стала гораздо более привередлива в отношении утреннего туалета и с остервенением вылизывала свою длинную белую шерсть, доводя ее до полного совершенства. Если ей случалось заметить какие-то проявления нежности между мной и Лоренсом, она издавала крик, исполненный бешеной ревности, словно говоря: «Эй, вы! Вы что, не видите, что я здесь?» Лоренсу это доставляло колоссальное удовольствие, и он часто устраивал для Вашти целое шоу из показных объятий и поцелуев в надежде вызвать ее ревность.

— Ты представить себе не можешь, как я люблю, когда ты пользуешься мной, чтобы подразнить мою кошку, — говорила я тогда.

Скарлетт и Гомер по-прежнему предпочитали проводить время наедине со мной, но Вашти теперь пребывала на вершине счастья. Я была так рада за нее, что, наверное, немножко больше любила за это Лоренса.

— Похоже, у каждой кошки действительно свой характер, ты не находишь? — заметил Лоренс однажды. — Я всегда знал, что это справедливо в отношении собак, но о кошках такого никогда не думал. Наверное, поэтому я никогда их не любил.

Меня это ошеломило. Я просто поверить не могла, что на свете есть человек, которому невдомек, что, конечно же, у каждой кошки свой неповторимый характер. Как и Лоренс, я выросла в семье, где держали собак, но, принося в дом каждую из своих кошек, я, безусловно, ожидала, что ни одна из них не будет похожа на других.

Однако если это прозрение заставило Лоренса хотя бы чуточку лучше относиться к моим кошкам, а их к нему, то я ничего не имела против.

Прошло еще немного времени, и Лоренс стал не просто замечать разницу между кошками, но даже, в каком-то смысле, уважать их, хоть и против своей воли. Однажды он заявил:

— Я могу понять Скарлетт. Она просто хочет, чтобы ее оставили в покое и она могла заниматься своими делами. — Как человек, который совершенно сознательно почти двадцать лет прожил в одиночестве, он, естественно, мог понять Скарлетт.

А когда Лоренс впервые увидел, как Гомер подпрыгнул на полтора метра и поймал муху в полете, он был просто вне себя от восхищения.

— Ты посмотри, что этот кот вытворяет! — воскликнул он. Его это так потрясло, что он немедленно побежал в кухню и принес Гомеру кусок индейки в качестве вознаграждения.

— Ей-богу, этот кот умеет двигаться. Ты когда-нибудь замечала, какая у него походка? Он такой гибкий и грациозный, как ни одна другая кошка!

Замечала ли Я?! Он что, шутит, что ли?

Лоренс сам пошел в магазин покупать всякие сетки и веревки для ограждения на балконе, чтобы можно было выпускать туда Гомера, после того как заметил, как тот с мечтательным видом стоит у раздвижной стеклянной двери балкона, когда мы выпускаем туда Скарлетт и Вашти погулять (что было причиной жутких угрызений совести, которые мучили меня несколько лет; я ни за что не хотела лишать Скарлетт и Вашти прогулок на свежем воздухе и ужасно страдала, что Гомера приходилось исключать из их компании). Как ни печально, но факт оставался фактом: перила нашего балкона были недостаточно высоки, и Гомер вполне мог выпасть.

— Если бы только он не прыгал так высоко, — говорил Лоренс сочувственным тоном, который, однако же, был не лишен некоторой гордости, — но этот кот прыгает очень высоко.

Однако главным объектом привязанности Лоренса оставалась все-таки Вашти.

— А-а, вот и кошечка Вашти! — радостно вскрикивал он каждый раз, когда она входила в комнату — и мчалась прямо к нему, запрыгивала на колени и осторожненько терлась своей щечкой о его щеку. Его любимой кличкой для Вашти — которую он придумал сам, без чьей-либо помощи, — была «Вашовиц». Лоренс почти всегда говорил «наша Вашовиц», например: «Как ты думаешь, нашей Вашовиц понравится этот сорт котовника?» или «Я думаю, нашей Вашовиц надо купить новую когтедралку. Старая уже совсем ни на что не похожа».

Однажды, спустя примерно год после того, как я с кошками переехала к Лоренсу, он принес домой пакетик «Кошачьей радости Паунс». Наверное, он хотел порадовать Вашти, но остальным кошкам тоже кое-что перепало.

Наверняка производители подсыпали в свои конфетки крэк, потому что каждый раз, когда кто-нибудь приносил домой пакетик «Паунс», у нас дома начинался такой бедлам — хоть святых выноси. Даже Скарлетт — вы только вдумайтесь, Скарлетт! — поднималась на задние лапы и просила. Скарлетт попрошайничала! Она все еще не позволяла Лоренсу прикасаться к себе и уклонялась каждый раз, когда он хотел погладить ее по голове, но была уже готова мурлыкать и тереться о его ноги, когда он приходил домой вечером.