Одиссея капитана Балка. Дилогия (СИ)

- Конечно, я все это понимаю, Ваше высочество. И по поводу жизни во грехе, Вы бесспорно правы. Как только в Петербург приедет мой старший брат, возвращающийся из японского плена, мы с Василием тотчас обвенчаемся. Но, все-таки, прошу, поймите и Вы меня правильно: для меня Двор, высший Свет и все, что с ними связано, значат совсем не то же самое, что вожделенный майский цвет для пчелки. Главное для меня, это посильно помочь нашему юному будущему Государю. Я много говорила об этом с Василием Александровичем и с Михаилом Лаврентьевичем, когда он к нам заезжал, и...

- Вот и славно. Пожалуй, на том мы и порешим: не будем откладывать. Послезавтра сюда, к парадному подъезду, прибудет карета. К десяти за Вами заедет Петр Михайлович Попов, главврач Екатерининской больницы. Будьте готовы: Вас будут ждать в Царском.

Кстати, мы с Сергеем Александровичем будем очень рады приглашению на Вашу свадьбу, милая. Да! И еще, – Великая княгиня улыбнулась, еще раз внимательно оглядев Верочку с головы до носков туфелек, – Моя сестра просто обожает лилии. Возьмите белые, они прекрасно будут гармонировать с Вашей прической.

В первый раз ему было безумно тяжко расставаться с Верой. Нет, раньше, конечно, тоже не “вскочил, зажужжал и улетел”. Но все-же полегче. Может быть потому, что тогда вокруг шли бои, а в Питере за пару первых по-настоящему мирных недель, они успели привыкнуть к уюту и теплу семейной жизни? К тому, что тихонько засыпать в объятиях любимого и просыпаться, прислушиваясь к дыханию любимой у твоего плеча – это правильно. Конечно, к простому человеческому счастью, как и ко всему хорошему, легко привыкаешь. Но, увы, счастье людское не властно отменить, изгнать навсегда войну...

Она может лишь затаиться на время, чтобы потом вновь властно напомнить о себе тому, кто некогда дерзнул сойтись с нею. Тому, кого она не отпустит уже до скончания его дней. И не имеет значения, кто или что привело к ней будущего ЧЕЛОВЕКА ВОЙНЫ. Ей не важно, какие мысли или желания двигали им тогда: патриотизм, юношеский задор, самоутверждение, товарищеский или гражданский долг, поиск риска и приключений, жажда мести, соблазн безответственной наживы или потребность дать выход рвущимся наружу первобытным инстинктам.

Без разницы ей и то, за правое дело ему предстоит завтра сражаться, или он обнажит клинок в интересах сил зла. Все это рассудит история, которую напишут торжествующие победители. А для него важно знать и помнить о том, что один раз войдя в его жизнь, война больше никогда не вернет ему полной свободы. Никогда!

Да, она может дать ему передышку, немного простора и воли. Как сытая кошка дает побегать пойманной мышке. Но наступит час, и она непременно властно напомнит ему о себе. Иногда бесцеремонно и грубо: топотом сапог посыльного, текстом приказа или испуганным голосом диктора. Иногда тихо, исподволь. Например, бесстрастным тиканьем висящих на стене в кабинете Зубатова ходиков, тех самых, что педантично отсчитывают дни, часы и минуты до начала Лондонского съезда РСДРП.

И, значит, – ему пора. “Смерть легче птичьего пуха. Долг тяжелее горы”. И вновь для его женщины пришло горькое время. Время ждать, надеяться и молиться...

По логике вещей, в эти дни и недели Василию надо бы было находиться в Питере. И вовсе не из-за верочкиных прекрасных глаз. Сейчас там, в столице, сдавала экзамен на жизнеспособность, если здесь уместно такое выражение, выстроенная им конструкция “влияния на процесс”, как любил говаривать один из его бывших отцов-командиров. Который заодно вдолбил на подкорочку своему подчиненному и аксиому о том, что если “где-то кем-то решается вопрос, тебя лично касающийся, – из кожи вывернись, но на самотек такого дела не пускай; будешь молча стоять в сторонке – в дерьме окажешься”.

Конструкция эта, при всей важности в ней Петровича и, в особенности, Вадика с его на первый взгляд прочным местом “серого кардинала” при Николае, тем не менее, своим стержнем имела Великого князя Михаила. По той простой причине, что Мишкин за этот год действительно сдружился с Василием. И дружбой этой дорожили они оба.

Петрович, “наш НельсОн”, во всех делах кроме флотских и близлежащих военно-промышленных для Николая “никто и звать его никем”. Скорее всего, это и к лучшему. Ибо регулярная “правда-матка в глаза” в отношениях с ЭТИМ царем не приветствуется категорически. Благо сам наш “адмиралиссимус” это тоже понимает. Вроде бы.

В долгой же крепости дружеских чувств Николая к Вадиму, Василий не без оснований сомневался. Ибо из нашей истории знал: Ники не раз и не два отсылал от себя дельных людей, которые уверовав в “дружбу” самодержца, переходили некие незримые границы в отношениях, о которых не догадывались, или в азарте “влияния на государя” забывали. На их беду царь был памятлив, чрезвычайно самолюбив и прямого давления на себя не выносил. И даже если обстоятельства заставляли его что-то от кого-то стерпеть в силу кризисного момента, со временем обязательно находил повод “свести счеты”.