съезда, смысла особого уже нет», младший брат царя, бывший Наследник Цесаревич и
новоиспеченный полковник синих кирасир в целом тоже разделял оптимизм обоих гостей
из будущего по поводу грядущего дарования Конституции и введения демократических
институтов. Ибо, как верно подмечено: с кем поведешься, от того и наберешься. Закончив
обсуждение текста манифеста и, как бы подытоживая их разговор, Мишкин предложил
«слегка вспрыснуть» это дело, весело брякнув: «Ай да Вадик, ай да сукин сын!»
Непосредственный начальник Михаила, генерал Щербачев, отнесся к неординарной
новости на удивление по-философски. Очевидно, будучи служакой до мозга костей, он
вообще не имел обыкновения обсуждать решения вышестоящего начальства. Лишь,
немного подумав, сухо подметил пару-тройку связанных с нею моментов: «В гвардии, не
здесь, конечно, а в Петербурге, вряд ли этому порадуется, полагаю… Но, поскольку
никаких ответственных министерств не будет, то и проблем с деньгами на армейскую
реформу, даст Бог, тоже не предвидится больших. На мой взгляд, гвардейским офицерам
карьеру это политическое нововведение порушить не должно. Что ж, может, как раз и
вовремя. Чтобы на будущее все глупости, вроде гапоновской, в зародыше пресечь».
Макаров же, напротив, хоть и не возражал против принятого Императором решения
принципиально, но явно опасался негативного влияния парламентских процедур, даже
совещательных, как на общее финансирование флота, так и на ход дела с будущей
кораблестроительной программой. Ее он продумывал во время лечения своих ран.
Будучи человеком глубоко эрудированным, он хорошо понимал, что в системе
управления страной в целом, и флотом в частности, появляется некая новая и пока не
27
известная величина. А как влияли парламентские деятели на морское строительство во
Франции, например, он знал хорошо. Не зря же последнее десятилетие 19-го века в
истории французского флота величали «военно-морской бестолковщиной».
Петрович, правда, указал ему и на противоположный пример – на работу Рейхстага
по принятию германского Закона о флоте, где усилиями кайзера, Бюлова и Тирпица он был
облечен в такую форму, что препятствовать резкому удорожанию линкоров при замене
броненосцев дредноутами парламентарии фактически не смогут.
Но настроения Степану Осиповичу не подняло даже это: «Так - то, мой дорогой,
Германия, немцы. А то - наши! Балаболок да выскочек разномастных понавыбирают, вот
уж и надумают они нам в этой Думе. А то, что нет пока ответственного министерства –
так, лиха беда начало! Выклянчат. Помянете мои слова: взвоем мы еще от их «склок с
совещательным голосом»! Но, не дай нам Бог, чтоб кабинетная система или сменяемое по
выборам правительство как в Парижах, – вот тут-то и запляшем мы с вами танцы святого
Витта. Все давешние делишки господина Витте как бы нам цветочками не показались! Я
то думал, что сейчас в Питере попробуем порядок навести – а тут… Какое там! Задумали
Дубасова на меня менять. А зачем? Нет уж. Пусть он дальше с этим всем разбирается в
министерстве. А я, если Государь позволит, с палубы в кабинет не уйду. В море – дома!»
Последним узнал про Манифест царя наместник Алексеев. И, как рассказал позже
Василию Михаил, после прочтения его текста на новоявленного генерал-адмирала было
просто страшно смотреть. Евгений Иванович был ошарашен и взбешен одновременно. Но,
как тут же выяснилось, не от того вовсе, что из-за истового монархизма органически не
переносил демократических общественных институтов, в принципе не желая видеть и
слышать ни о чем ином, кроме как о неограниченной монархии - самодержавии.
Все оказалось много проще. На нем лежала ответственность за огромный край. Где
пока ни один градоначальник, ни один полицмейстер, ни один начальник гарнизона или
войсковой атаман не были проинструктированы о том, как нужно воспринимать сие
царское решение и как себя вести применительно к таким обстоятельствам.
И, по большому счету, Василий резоны наместника вполне понимал. Получилось, что
необходимость сохранять секретность из-за опасности возникновения беспорядков в
столице, перекладывала после опубликования Манифеста всю ответственность и заботу о
недопущении эксцессов и разгула стихийной вольницы в городах и весях на местные
власти. Совершенно не готовые к такой новой вводной…
Мнение же обо всем этом штабс-капитана Красовского, старшего шифровальщика
штаба Гвардейского экспедиционного корпуса, первым во Владивостоке узнавшего
подробности Царского Манифеста, история для нас, увы, не сохранила.
***
Кстати, итоги вышеупомянутого Михаилом Земского Съезда, действительно можно
было смело считать прологом к этому Манифесту. Говоря образно, если сегодня воля
Императора возвещала о наступлении утра новой жизни России, то съезд этот был его
рассветной зарей. И сделать здесь небольшое отступление от темы для краткого описания
его предыстории и решений вполне уместно.
Строго говоря, это было первое крупное внутриполитическое деяние самодержца,
предпринятое им благодаря осмыслению всей той убийственной информации о будущем,