Одиссея капитана Балка. Дилогия (СИ)

на трибуну, Макаров окинул взглядом притихшее людское море внизу и негромко, но

вполне отчетливо, произнес:

- Спасибо… Спасибо, мои дорогие… Дело сделанное – славно! Царствие Небесное и

память вечная всем братьям нашим – русским воинам во брани почившим. Слава и почет

живым! А деяния ваши ратные и доблесть - потомкам в пример!

Может, скажет кто, что, мол, не велика честь и слава для нас, азиатов побить? Пусть

он этими словами и подавится! Или уже не помнит матушка-Россия иго монгольское да

крымчаков набеги? Азиат в бою стоек и неистов. В достижении цели своей упорен,

находчив и хитер. Так что противостоял нам противник вполне достойный. Нам ли теперь

об этом не знать, и этого не помнить?

А то, что за спиной у японцев стояли и всячески помогали им англичане и

американцы – про то особый сказ. С холодной головой и без лишнего азарта на то

смотрите. Но сам факт этого бесспорен, и победу вашу только лишь возвеличивает…

Много добрых слов хочу сказать всем вам. Морякам, гвардейцам, армейским героям

нашим и славным казакам. Но, простите, дорогие мои, не сегодня, – эскулапы столичные

пять минут только дали. Вон, уже ручками машут, боятся, что простужусь. Я пока их

пленник, - рассмеялся Макаров, - И их иго медицинское стоически терпеть обязан.

Но, дайте только срок, мои дорогие: вот силенок поднаберусь, и мы с вами флот наш

российский поставим так, что англичане и американцы все от досады усохнут! Прочие же

– завидовать будут. Да и про армию не забудем, не сомневайтесь. И впредь, учтите – мы,

моряки и армейцы, одному царю и одному народу служим. И Бог над нами один. Так что и

в мирное время гоните прочь все ведомственные усобицы, в единстве – сила наша!

А сейчас вам самое важное, то, что на сегодня осталось, Всеволод Федорович и

Михаил Александрович скажут. Спасибо! С Победой, чудо-богатыри! Ура!

Пока Степан Осипович при помощи своих флаг-офицеров спускался с трибуны и не

спеша шел к карете, раскатистое «Ура!» подобно волнам бурного прибоя катилось над

набережной и рейдом. Флот боготворил своего командующего.

***

И все-таки, первым, кого собравшиеся не только провожали громовым «Ура», но им

и встречали, был Руднев. Выйдя к микрофонам, он, казалось, поначалу никак не мог

собраться с мыслями, или просто сознательно наслаждался мгновениями своего триумфа.

Молча, с достоинством, пережидая устроенную ему овацию.

Но на самом деле в душе у Петровича в этот момент бушевала настоящая буря:

сколько всего нужно было пройти, испытать, претерпеть ради вот этого одного момента!

Ради заслуженного им вполне права обращаться к элите наших флота и армии, причем

37

обращаться, зная, что каждое твое слово будут буквально ловить. Что все, что ты скажешь

сейчас, - поймут. И поймут правильно…

Он пристально всматривался в лица людей внизу перед собой. В знакомые и в

неизвестные, а в голове билась сумасшедшая мысль: «Господи! А ведь если бы не мы…

Если бы не Вадим с его папашей и их олигархом с погонялом Анатом, благодаря чьей

фантастической жадности весь этот не менее фантастический пападос и произошел, то

каждый третий из стоящих перед ним офицеров был бы обречен не пережить этой войны!

Кто-то из них должен был погибнуть вместе с Макаровым на взорвавшемся

«Петропавловске». Кого-то нашли бы осколок, пуля или штык во время четырех штурмов

Порт-Артура. Кому-то предстояло взойти на страшную Цусимскую Голгофу эскадры

Рожественского. Кто-то лег бы в безвестные могилы на склонах маньчжурских сопок. Чьи-

то кости грызли бы одичалые псы в гаоляне вдоль мандаринской дороги…

Но здесь и сейчас этого уже не будет! Здесь и сейчас, карты судьбы легли совсем по-

другому. И история России уже идет по новому, неизведанному пути. А каким он будет для

нее – во многом теперь зависит и от них. От них от всех. Ныне – живущих…

Петрович говорил долго. Первые фразы он выдавливал из себя с трудом. После

Гриппенберга и Макарова, сумевших завести аудиторию почти до точки кипения, спускать

людей на грешную землю для работы над ошибками и уяснения будущих трудовых планов

было тяжко. Тяжко, но надо…

Однако, вскоре он с облегчением понял, что общество внемлет ему с вниманием

ничуть не меньшим, чем до этого обоим командующим, а, возможно, и с большим:

слишком животрепещущих он тем касался.

Почувствовав общий настрой, и случайно поймав на себе восторженный взгляд

каперанга Рейна, Петрович продолжил свою речь, хоть и обращаясь ко всем собравшимся,

но конкретно – как будто только к нему. Напряжение куда-то ушло, и мысль полилась

свободно и широко:

- Я понимаю, что в такой день хочется говорить только о содеянном. О тех славных

делах, в которых мы участвовали. Поминать добрым словом и полным бокалом наших

дорогих товарищей, не доживших до победы. Все так… Но именно память о тех, чьи

жизни были положены на алтарь победы, заставляет меня думать сегодня об упущениях, о

допущенных нами ошибках, которые могли или стоить нам ее, или отдалить, увеличив

многократно число погибших русских воинов - друзей и соратников наших.

К сожалению, мирным этот век вряд ли будет. Эту горькую истину мы с вами