- ...И зал назван "Морская слава России". Вернее не один зал, а два. К завтрашнему дню мы уже готовы, как Вы отбудете, встанет охрана. Ну, почти пришли. Сейчас, сейчас все сами и увидите! А вот и Василий Васильевич нас встречает, - скороговоркой продолжал директор, проходя последний зал в анфиладе, заканчивающейся высоченной резной дубовой дверью. Левая половина двери открылась, и легкий ветерок колыхнул полотнища двух огромных Георгиевских Андреевских флагов, висящих слева и справа от нее. Один из них был обожжен по краю и в нескольких местах пробит чем-то раскаленным, так как отверстия были с обгорелыми краями. Второй так же был посечен, хотя огонь его и не коснулся, лишь в верхней части, которая должна примыкать к флагштоку просматривались какие-то бурые пятна...
Адмиралы, следовавшие позади, полушепотом обменялась короткими замечаниями:
- Слева "Варяг", Степан Осипович...
- Точно. Справа "Александр".
Из открывшейся двери вырвался поток яркого света, в котором в коридор выплыла фигура в коричневом бархатном жилете и с такой же окладистой бородой как и у двух пожилых адмиралов.
- Ваше высочество, господин министр, господа, я уж боялся, что не приедете, а завтра ведь тут такой кавардак будет, что...
- Василий Васильевич, дорогой вы наш, ну не виновата я, это вот им пеняйте, сама два часа ждала, когда они под шпицем свои счеты-пересчеты по программе этой закончат! Степан Осипович, идите, винитесь перед Мастером. И вы, Всеволод Федорович, хватит за молодежь прятаться.
- Тоже мне молодежь, хохотнул Макаров, обнимая старого друга, - ну, Василий Васильевич, веди нас дорогой. Теперь тебе ответ держать, ведь неслыханное дело, три года с лишком мариновал, хоть бы эскизик показал, набросочек, а вдруг ты нам все корабли... Все, не томи нас, показывай! Где он, твой "Шантунг"?
Окунувшись в яркий свет отражающихся в паркете хрустальных люстр, наполнивший высокий зал ощущением бесконечной огромности пространства, вошедшие остановились в полной тишине...
Левой стены у зала практически не было. Нет, она конечно была, просто девять десятых ее занимал океан... Вернее огромное полотно картины, на котором среди красоты закатного великолепия Желтого моря, в вихрях вздыбленной снарядами воды, в буром дыму и сполохах пламени от выстрелов и пожаров, вел свой теперь уже вечный бой Флот Тихого океана...
Безвременье кончилась, когда Степан Осипович выдохнув, произнес, наконец:
- Василий, это... Это... Прости, друг дорогой, старого дурака...
Остальные гости пока молчали. Но вот мелко-мелко заморгал Руднев... Контр-адмирал Рейн хрустнул костяшками пальцев. На его скулах играли желваки... Там, в этом бескрайнем море, прямо перед ним, умирал его любимый корабль, его красавец "Баян"... Теперь уже вечно... Но он никогда ТАК этого не видел. Он не мог этого видеть со стороны, потому что стоял в это время на его мостике. И если бы не боцман Лукьян Полынкин с его могучим медвежьим хватом, сгребший истерящего Рейна в охапку, и вышвырнувший в воду, не глядя на выхваченный командиром револьвер, то, возможно, что и на полотне Верещагина Николаю Готлибовичу увидеть этого было бы не суждено...
Револьвер тот, утопленный у Шантунга, был памятный. Подаренный Рудневым за спасение "Авроры". А потом был диван в кают-компании "Богатыря", на котором он очнулся. И еще один револьвер. Тот, что он успел выбить из руки раненого Балка, не желавшего смириться с гибелью "Новика". Тот револьвер, что теперь хранится у него, как подарок друга, который как и он сам, слишком хорошо знает, что такое для командира потерять СВОЙ корабль...
Постепенно ощущение нереальности отступало. Мужчины тихо переговариваясь, рассматривали те или иные детали полотна, слышались краткие реплики, замечания: "Это Эссен... Точно, но как же он горит, Господи... Так ведь и было: сто человек почти в парусину и несколько месяцев ремонта... Жаль, Николай Оттович в Средиземке, хорошо бы, чтоб сейчас здесь был... Василий, а это брат твой уже после того, как к "Микасе" подобрался... Точно! А мачту у него тогда свалило, или раньше?... Если бы только мачту... А за "Цесаревичем" это кто, "Александр"?... Да, Миша, только он уже без половины передней трубы. Эссен с Бухвостовым "Микасу" и добили... А у "Потемкина" действительно боевую рубку так пожаром охватило?... Да... А Степан Осипович?... Меня тогда уже вниз снесли... А это именно Того корма торчит... Да, "Микаса", и "Сикисима" до кучи, Готлибовича спроси, как он исхитрился... А Всеволод Федорович вон идет, за этими всплесками... Гальюна со Степановым на пару добивают... Да, конечно, "Громобой", и уже двухтрубный, попутал с "Рюриком", виноват... "Рюрика", Михаил, тогда уже не было..."
Великая княгиня, взяв за руку художника, хранила молчание. По ее щеке проскользнула слеза... Молчал и Верещагин. Казалось, что он где-то очень далеко от этого вечера, так неподвижна была его фигура, так отрешен от всего происходящего взгляд. Василий Васильевич действительно был сейчас не здесь, не в этом зале...