Одиссея Пола Маккартни

Я не понимаю, почему всем так хочется, чтобы я был наркоманом, расистом?! В моей жизни нет места наркотикам, я ненавижу их! Однажды, дело было в студии «Эбби роуд», когда мы работали над альбомом «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band», кто — то из персонала подсунул мне таблетку ЛСД. Боже, если бы вы знали, через какой ад я прошел! Никогда не думал, что окажется так страшно! До этого мне много рассказывали об ощущениях, которые по яркости не сравнимы ни с чем, но, кроме ужаса и невероятного страха, я ничего не почувствовал. Честно говоря, я не понимаю, зачем люди сознательно принимают эту отраву. После того случая у меня больше ни разу не возникало желания еще раз погрузиться в такой кошмар. И слава Богу, что я не стал принимать наркотики — слишком много моих друзей прошли через этот ужас, я был свидетелем их падения. Вы не представляете себе, как страшно, когда талантливый человек на твоих глазах превращается в убогое, трясущееся существо, находящееся в рабской зависимости от укола или таблетки. Слишком много было таких… И лишь немногие сумели выбраться из трясины.

После распада «Битлз» я много пил, пристрастился к героину. Дела мои были совсем плохи. Был у меня один приятель, который повторял, что героин не повредит, коль скоро я всегда могу найти деньги на него. «Ты в порядке, — твердил он мне, — ты написал «Yesterday»", и какое — то мгновение я чуть было не поддался ему. Потом появилась Линда, а с ней и здравый смысл. Я ей многим обязан.

А то, что происходит сейчас… По — моему, новое поколение наркоманов еще более невежественное, чем все предыдущие. Если раньше мы прекрасно понимали, что наркотики — самообман, даже сами наркоманы отдавали себе в этом отчет, то сегодня есть такие, кто считает, что наркотики такая же естественная составляющая жизни, как телевизор. Логика простая: одним источником дурмана больше, одним меньше — какая, в сущности, разница?

Что касается бремени славы Пола Маккартни, мой способ защиты — не чувствовать себя Полом Маккартни. Он — знаменитая часть меня, он бизнес. Внутри же я чувствую себя как прежде — парнем из Ливерпуля. Мне нравится то же, что и раньше. Природа, например. Такие вещи меня внутренне поддерживают, потому что они неизменны. Весеннее пение птиц сейчас совершенно такое же, как в то время, когда мне было пять лет, оно не меняется от того, что я Пол Маккартни. Во мне как бы две личности: одна — знаменитая, которая делает свою работу, а другая — мое подлинное я. Вот — музыкант, а вот — импрессарио. Музыкант поет и играет, а тот, другой, разбирается с проблемами, порожденными славой, и общается с бизнесменами. Стараюсь их не смешивать.

Для бизнесменов музыка — товар. Они заставляют или «уговаривают» группу выпустить пластинку, скажем, до Рождества, чтобы годовой итог деятельности компании выглядел получше. Мне это не по душе, я не люблю деловую сторону творчества. Помню, был год, когда мы с Джоном писали мало песен, и тогда акционеры компании в ужасе забегали и закричали: «Конец! Продавайте! Продавайте!» Они толпами прыгали с нашего корабля. А мы работали над «Sgt. Рерреr» или чем — то еще в этом роде.

Зарабатывание денег и творчество — вещи связанные, но не зависящие друг от друга. Я уверен: если бы компании мира разом отказались выпускать мои пластинки, я все равно бы продолжал писать. Музыка — это то, что я всегда делал с 14 лет, когда написал первую песню. Если кто — то и давит на певца, когда он становится «коммерческим», так это он сам. Я пишу не для критиков, а для собственного удовлетворения. Каждый раз, когда я сажусь сочинять новую песню, это оказывается ни легче, ни труднее, чем было раньше. Но мне это по — прежнему нравится. Садишься за рояль и начинаешь играть «динь — дэн», музыка постепенно захватывает, я воодушевляюсь и говорю: «У — у, похоже, что — то получается». Проблема состоит в том, что известность и богатство приносят с собой определенные трудности. Но именно эти трудности все хотят испытать, не правда ли? Все говорят: «Дайте мне стать богатым, а уж с трудностями я как — нибудь справлюсь». Но когда оказываешься в таком положении, это становится бременем, о котором ты не перестаешь сокрушаться. Когда я еще играл в «Битлз», то понял, что возврата нет и уже невозможно перестать быть знаменитым, поскольку даже если бы я ничего больше не создал и уже ничего собой не представлял, то я все равно оставался бы тем, кто входил когда — то в ансамбль «Битлз». Я сказал себе: «Что ж, будет лучше, если ты научишься с этим жить, чем сожалеть об этом».