Одна беременность на двоих

А я не могла понять, насколько скучаю я. Наверное, не очень, потому что знаю, что меня разделяет с ним каких-то два часа дороги. И в этом году я провела дома намного больше дней, чем в предыдущий год. Из-за Аманды. Скорее всего это ей не хватало дома, пусть и чужого.

Я запекла брокколи с сыром, когда-то любимое блюдо отца. Аманда сказала, что вряд ли сможет это съесть. Ей сладость краба продолжает напоминать о себе. Отец за столом выглядел странно озабоченным и, заявив, что Аманда, наверное, устала, предложил мне вместе с ним выгулять собаку. Мы обе поняли, что ему надо со мной поговорить, но мы почти обошли наш блок, а он так и не открыл рта.

— Пап, я просто так приехала. У меня всё хорошо, — не выдержала я, всё ещё надеясь, что это простое родительское беспокойство. Его приятель любил шутить, что сыновья звонят отцам только в трёх случаях: папа, дай денег, я разбил машину или я в тюрьме. Судя по моему брату, он не далёк от истины. Если мне Эйтан ещё присылает всякие глупости в Фейсбуке, то отцу не звонит совсем.

— Я надеюсь, Аманда не обиделась, но я боюсь, вдруг ты опять вскочишь и умчишься, не дав мне решить то, что меня волнует.

— Пап, Аманда остаётся до мая, и я не буду жить одна, — тут же вставила я, испугавшись, что он имеет в виду что-нибудь похуже. Что если ему звонила мать Аманды?

— Кейти, я хочу, чтобы ты училась.

— Пап, я учусь. Ты видел мои оценки.

— С ребёнком в одной комнате невозможно учиться.

— Я смогу.

— Зачем?

Он остановился и преградил мне дорогу не только выставленной ногой, но и вопросом. Мне действительно надо было через него перешагнуть.

— Потому что я обещала помочь, — Нет, это не то слово. — Потому что я хочу помочь. Потому что мы так решили. Да потому что я живу с этим ребёнком уже почти девять месяцев. Это почти что мой ребёнок, пап!

— Это не твой ребёнок, к счастью. Я понимаю твоё рвение помочь. Я понимаю, что у неё горе, и всё это должно было быть иначе. Но она не одна. У неё мать. В конце концов, у её жениха есть родители. А твоё дело сейчас закончить учёбу. Я понимаю, что врач, роды, госпиталь. Но она не должна приносить ребёнка в съёмную квартиру, потому что там нет места для ребёнка. Ты это понимаешь?

— Пап, там есть место! Мы справимся…

Отец не дал мне ничего добавить. Я давно не слышала его кричащим.

— Я устал слышать твоё «мы»! Ты — это ты. Она и её ребёнок тебя не касаются. Тебя касается только твоя учёба. Отношения Аманды с матерью — не твоего ума дело. Я говорил с ней, и она приезжает, чтобы решить все проблемы, которые её дочь создаёт тебе.

— Она не создаёт мне никаких проблем! — я тоже кричала, позабыв про соседей. — Ты ничего не понимаешь!

— Нет, это ты ничего не понимаешь, — теперь он говорил тихо, но его голосом можно было гвозди вколачивать. — Одно дело дать подружке платье поносить или на машине прокатиться, но Аманда уже не подружка. Она уже не будет просто она. У неё ребёнок. Она совершенно в другом статусе. Почему ты не хочешь этого понять? И твои краски, твои клеи, скальпели… Какой ребёнок рядом?! Ты не понимаешь, что такое ребёнок. И я не понимаю, почему ты так упёрлась. Аманда не в безысходном положении, в котором мы никогда бы не бросили человека. У неё есть мать, у матери есть для неё решение. Почему ты мешаешься у них под ногами? А если она тебя просит о чём-то, то ты должна сказать твёрдое нет. Или я скажу это за тебя.

— Не надо ничего говорить, — процедила я тихо. — Мы сами во всём разберёмся.

— Нет, вы ни с чем не можете сейчас разобраться, но мы разберёмся, и ты не скажешь мне поперёк и слово. Ни мне, ни её матери.

Я сжала кулаки. И у него я хотела попросить приютить Аманду. Я совершенно не знаю этого мужчину. Совершенно. Он только платья мне умел выбирать. Да, и никогда не спрашивал, нравится мне оно или нет. Я хотела попросить его убрать на антресоль коробку, но сейчас мне вообще не хотелось его видеть, но отец назло торчал на кухне, будто посудомоечная машина без него бы не справилась, и вышел в гараж за собачьей едой как раз в тот момент, когда я забралась на самую верхнюю ступеньку лестницы, чего нельзя было делать. Потеряв равновесие, я бы в лучшем случае отделалась переломом ноги. Теперь пол был усеян шариками собачьей еды, и отец, наверное, побил мировой рекорд по прыжкам в длину.

— Куда ты полезла!

Он вновь кричал на меня, но теперь за дело, а я ползала вокруг лестницы, собирала рассыпанные детские рисунки и пыталась проглотить слёзы. Аманда прибежала на крик и, не поняв, что произошло, подхватила полупустую теперь коробку. Отец уже схватил метлу. Я почти плакала.

— Мне всегда казалось, что желание свернуть шею — это прерогатива твоих братьев!

Я всхлипнула, и отец, заметив мои слёзы, бросил швабру и рванул меня с пола вверх, и я повисла на нём, как в детстве, осознав, что последнее время утыкалась ему в плечо максимум секунды на три перед отъездом из дома и возвращением.

— Испугалась, дурочка. Какой ты всё ещё ребёнок.

Аманда перехватила швабру. Отец дособирал рисунки и вдруг уставился на один.

— Я калы засыпал у дома.