Одна история

У нее была какая-то странная дикция. После наркоза, предположил я, если, конечно, ей давали наркоз.

– К дому, Джеймс, и не щади лошадей.[11]

В других обстоятельствах меня бы подкупила эта фраза. Но не сейчас.

– Сперва расскажи, где ты была.

– У зубного.

У зубного? Мое воображение отключилось. Надо думать, я услышал очередной эвфемизм, бытовавший в среде женщин ее социального статуса.

– Когда смогу – расскажу, Кейси-Пол. Сейчас не до этого. Не спрашивай.

Конечно, конечно. С величайшими предосторожностями я отвез ее домой.

На протяжении нескольких дней Сьюзен каплю за каплей выжимала из себя рассказ о случившемся. В тот вечер она слушала музыку и долго не ложилась. Маклауд завалился спать час назад. А она раз за разом ставила медленную часть Третьего концерта Прокофьева, который мы слушали за несколько дней до этого в Фестивал-холле. Затем, убрав пластинку в конверт, Сьюзен пошла наверх. Но стоило ей потянуться к дверной ручке, как сзади муж схватил ее за волосы и со словами: «Просвещаешься, меломанка драная?» – впечатал лицом в дверь. После чего вернулся в постель.

Стоматолог установил следующее: два центральных резца сломаны и не подлежат восстановлению. Боковые резцы, скорее всего, тоже сохранить не удастся. В верхней челюсти имеется трещина, которая со временем должна зарасти. Сейчас необходимо протезирование. Врач спросил, не хочет ли Сьюзен рассказать, как такое произошло, но, услышав отказ, более не настаивал.

На лице у нее стали проявляться синяки мерзких оттенков; Сьюзен по мере сил их запудривала. Пока я раз за разом возил ее на прием и не мог поцеловать или упросить повернуться ко мне лицом; пока примирялся с мыслью, что никогда больше не постучу ногтем по «кроличьим зубкам», давно выброшенным в мусор, и что теперь на меня ложится более тяжкая ответственность; пока я вынашивал отнюдь не праздный план убийства Гордона Маклауда и поневоле выслушивал сперва бабушкины, а потом и родительские осторожные, благоразумные, банальные сентенции о жизни; пока мужество Сьюзен и отсутствие у нее жалости к себе терзали мне сердце и я привыкал уходить от нее не позднее чем за час до возвращения Маклауда; пока, переполняемый гневом, жалостью и ужасом, заставлял себя верить ее (или его?) слову, что такое больше не повторится; пока прикидывал, как Сьюзен сможет уйти от этого негодяя со мной или без меня, но скорее со мной, и одновременно мучился от собственного бессилия, – в течение всего этого времени мне понемногу открывалось нечто новое о браке Маклаудов.

Конечно, тот синяк у нее на предплечье был не просто размером с отпечаток пальца – это был самый настоящий отпечаток большого пальца, оставленный Маклаудом, когда тот силой удерживал ее на стуле, осыпая руганью. Он вцеплялся в нее пятерней, отвешивал пощечины, не раз и не два наносил удары. Ставил перед ней стакан хереса и приказывал «составить ему компанию». Когда она отказывалась, он хватал ее за волосы, откидывал голову назад и подносил стакан ей к губам, чтобы она либо пила, либо терпела, когда спиртное польется по лицу, по шее, на платье. Насилие бывало словесным и физическим, но сексуальным – никогда; и хотя у всего могла быть сексуальная подоплека… ну, это выходит за пределы моей компетенции, а также интересов. Да, обычно насилие бывало сопряжено с его пьянством, но не каждый раз; да, ей бывало страшно, но в принципе она не боялась мужа. С годами научилась им манипулировать. Да, в каждом акте агрессии была, если верить его словам, исключительно ее вина: это же она, чертовка, досаждала ему своей иезуитской дерзостью (его фраза). А также безответственностью, а также тупостью. В какой-то момент, уже после того, как муж разбил ей лицо о дверь, он спустился в гостиную и согнул, а затем и сломал пополам пластинку с записью Третьего концерта Прокофьева.

* * *

Наверное, только моя ограниченность, смешанная со снобизмом, до той поры заставляла меня считать, будто домашнее насилие – удел низших классов, в чьей среде приняты иные нормы: к примеру, как я заключил из книг, а не из соприкосновения с жизнью низов, женщины предпочитают побои мужниным изменам. Бьет – значит любит, и прочий бред. У меня не укладывалось в голове, что выпускник Кембриджа может опуститься до насилия. Раньше я об этом особо не задумывался. А взял бы себе труд задуматься, так решил бы, наверное, что насилие в среде социальных низов связано с косноязычием: кулаки идут в ход там, где не хватает слов. Оба эти мифа мне удалось развеять лишь через несколько лет, несмотря на нынешние свидетельства.

Зубной протез доставлял Сьюзен массу неприятностей; для его подгонки требовалось без конца ездить в город. Стоматолог спрямил искусственные зубы и на пару миллиметров укоротил два центральных резца. Перемены небольшие, но для меня – разительные. Те зубки, по которым я любовно постукивал ногтем, исчезли навсегда, и прикасаться к суррогатам меня не тянуло.