Одна из двух роз

– Нет, во Францию. К твоему отцу, если он захочет меня принять. Мне кажется, что в твоей семье разлука не будет такой мучительной.

– Надеюсь на это и я. Отец примет тебя, а потом, я уверена, вы подружитесь. Ты увидишь, каким он бывает добрым и обаятельным. Он же еще и поэт, ты не знал? Я написала ему письмо.

Маргарита достала из ларца тоненький свиток со своей печатью и передала Саффолку.

– Мой супруг сказал, что ты можешь увезти с собой твое состояние, слуг… семью. Я тоже твоя, но должна остаться здесь, на острове, который без тебя станет ледяной пустыней.

Она уже не могла справиться со своим горем, заплакала и бросилась в его объятия, прижавшись как можно теснее.

Он не слишком уклюже вытирал ее слезы, ласково стараясь утешить:

– Мы говорим «до свидания» и увидимся в худшем случае через пять лет. Но я постараюсь вернуться раньше. Не могу себе представить, как буду жить без тебя, Маргарита, но клянусь…

Она прикрыла ему рот рукой, прося замолчать.

– Не клянись, умоляю! И сейчас думай только о том, как спасти свою жизнь. Не забывай: и на море, и на суше опасность всегда рядом.

Позже она, верно, не раз вспоминала свою прощальную горькую фразу.

Беспокойство Маргариты было так велико, что она дала Саффолку вооруженный эскорт, чтобы он благополучно добрался до Ипсвича, где ждала его герцогиня, ехавшая другой дорогой. Предосторожность оказалась нелишней. Тучи над головой фаворита продолжали сгущаться из-за вестей из Франции. Что ни день новости становились все огорчительней. После Мэна настала очередь Нормандии. Провинция-родина сдавала город за городом знаменам коннетабля де Ришмона. Бездарный Сомерсет умел только убегать и жаловаться, обвиняя Саффолка во всех бедах, какие навлекал на себя трусостью и нерешительностью. Лондон кипел, как ведьмин котел, и останься здесь Саффолк, ему вряд ли удалось уйти живым. Уже в предместье его дожидалась наемная банда убийц и головорезов. Схватка была отчаянной, на земле остались лежать убитые и раненые, но тот, кого хотели уничтожить, спасся и ускакал живым и здоровым. Однако Саффолк сразу же послал гонца к жене, приказывая ей оставаться дома и ни в коем случае не следовать за ним. Он уезжал всего-навсего на пять лет, и безопаснее для нее и детей жить в своем замке, охранять земли и имущество. Последнее письмо, отправленное королеве, извещало ее о переменах и поручало ей тех, кого оставлял глава дома.

«Мадам, в изгнание я отправлен один, поэтому прошу Вашей милости для невиновных, которые не должны расплачиваться за мои ошибки. Если я совершал их, то лишь из благого намерения принести моей стране мир и из любви к Вам…»

Дождавшись прилива и попутного ветра, Саффолк со своими людьми, сохранившими ему верность, взошел на меньший из двух кораблей, предоставленных королем.

Погода стояла чудесная, что не удивительно для первых дней мая. Синее море переливалось, будто шелк на платье королевы. На небе ни облачка, потому что белый мазок на горизонте нельзя было принимать всерьез. Солнце сияло так весело, что на сердце изгнанника стало теплее. Гнетущая тоска чуть смягчилась, и в душе затеплилась надежда. Доброжелательность моря он воспринял как добрый знак, посланный свыше. Разве можно сравнить сияющее утро с туманом, сквозь какой он пробивался к Нормандии, когда плыл сватать Маргариту. А жуткая буря, когда он вез ее в Англию? И он, и она тогда приготовились к смерти, потом он порой сожалел, что она не случилась: сладко было бы умереть вместе…

Он думал о Маргарите все с тем же восхищением, какое вспыхнуло в нем, как только он увидел ее. Боже мой, до чего же хороша! Она стала еще красивее теперь, когда расцвела, любя… Саффолк подумал: ему принадлежит сердце удивительной женщины, они так любят друг друга, не может быть, чтобы всему этому пришел конец… И улыбнулся, глядя на горизонт.

Через несколько дней герцогиня Саффолк, похожая под черной вдовьей вуалью на большую раненую птицу, упала королеве в ноги и воскликнула:

– Правосудия! Прошу правосудия! Мой супруг убит!

Случилось страшное. О таком и думать было невозможно в стране с добрыми нравами. Едва корабли Саффолка вышли в открытое море, больший корабль «Святой Николай из Тауэра» взял на абордаж тот, на котором плыл герцог. Саффолка схватили, связали и передали на большой корабль. Свита злодеев не интересовала. Капитан встретил герцога недоброй улыбкой.

– Добро пожаловать, изменник! – вот все, что он сказал.

Герцога заковали в кандалы и свели в трюм. Суд над ним творили пьяные матросы, говорить с которыми было бы позором и унижением. Одного не понимал герцог: как могло случиться, что экипаж королевского корабля по собственной воле – Саффолк ни единой секунды не думал, что капитан действует по приказу государя, – мог поднять руку на королевского министра, хоть и отправленного в изгнание, но плывущего под охраной его величества! Случившееся говорило ему – и не без оснований! – об отсутствии твердой власти в некогда столь великой Англии. Герцога это опечалило. Он замкнулся в презрительном молчании и не проронил ни слова.