Одна маленькая вещь

Он пристально смотрит на голубой свет телевизора, мерцающий в окне гостиной моего дома. Мама с папой смотрят повторы «Золотой лихорадки». Папа обожает рассказывать телику, как лажает команда. Мама издает разочарованные звуки и время от времени вскрикивает: «Зачем они так много ругаются?!»

Удовлетворенный тем, что никто не выходит сюда, он переводит взгляд на расстеленное одеяло, которое я заранее притащила под дерево. В десяти футах от нас неподвижно висят окутанные тьмой качели Рейчел. В новостях метеоролог сказал, что ночь будет холодной, но он, должно быть, ошибся, потому что мне тепло и внутри, и снаружи.

– Ты не можешь меня вышвырнуть. Мы не в доме. – Он кивает на ночное небо.

Вдалеке лает собака. Другая отвечает ей. Над крыльцом Ренников загорается свет.

– Хорошо. Я натравлю на тебя Моргана, и он тебя прогонит, – предлагаю я.

– Не-а, собаки любят меня.

Миссис Ренник кричит Моргану, чтобы он перестал лаять и шел домой.

– Это правда. – Судя по тому, что я видела в приюте, собаки обожают его. – Чувствую, что меня предали.

– Не стоит. Каждый раз, когда ты уходишь, они скулят. Они тебя любят.

Я изучаю его. Если б сейчас был полдень, широкие плечи Чейза закрывали бы солнце. Вместо этого лунный блеск подсвечивает его силуэт, придавая ему таинственный вид.

– Хм. Ладно. Можешь остаться.

– Мило. Я все равно планировал это сделать.

Я рада, что сейчас темно и он не видит глупой улыбки на моем лице. Чтобы обезопасить себя, я подтягиваю колени к груди и кладу подбородок на них. Так я могу прятать лицо и смотреть на него одновременно.

– Я знаю, что они чувствуют. – Он сует в рот стебелек травы. Я завороженно наблюдаю, как двигаются его губы и подбородок. – С тобой гораздо веселее.

– Мне стоит работать там подольше.

– Я работаю в понедельник, среду и субботу, – охотно отзывается он. Появляется эта его убийственная полуулыбка.

– Хорошо. Я попрошусь на вторник, четверг и воскресенье.

Я не успеваю заметить его движения и вдруг лежу на спине, а он нависает надо мной. Я взвизгиваю и тут же зажимаю рот ладонью. Чейз смотрит на заднюю дверь. Все его тело напряжено, как будто он готов бежать, как только его заметят.

Вокруг ни звука. Чейз наклонился надо мной, это смутно напоминает о нашей первой ночи. Он – надо мной. Только в тот раз мы были ближе друг к другу. Я обнимала его за шею, и на нас было гораздо меньше одежды.

Я задерживаю дыхание. Кажется, он – тоже. Я хочу, чтобы он поцеловал меня, прижался ко мне ладонью, плечом или грудью, хочу чувствовать его тепло рядом.

– Что твои родители думают, ты делаешь? – наконец спрашивает он.

– Они считают, что я грущу по Рейчел, – необдуманно отвечаю я. – Это ее качели.

Он мгновенно отодвигается от меня и ложится на землю в некотором отдалении.

Я проклинаю себя за то, что заговорила о ней. Ему и так непросто жить со своей виной. Он может быть моим другом. Но не может примириться с мыслью о том, чтобы стать моим парнем. Не может позволить себе держать меня за руку или целовать.

Я показываю на висящее в воздухе деревянное сиденье.

– Папа сделал эти качели для Рейчел. Когда я подросла, мы дрались за то, кто будет качаться. Она бежала сюда со всех ног и всегда выигрывала. А я должна была качать ее, пока не отнимались руки. Тогда она слезала с качелей и говорила усталым голосом: «Я покачаю тебя, пока не придет время идти на тренировку». А до тренировки всегда оставалось всего пять минут.

– Что бы ты отдала ради возможности снова спорить с ней?

– Многое. – Чейз может заставить меня говорить о Рейчел, в отличие от остальных.

– О чем еще вы спорили? – Он перекатывается на бок и кладет голову на согнутую руку.

– О чем мы только не спорили. Она злилась, когда я брала без разрешения ее вещи. У нее была ужасно красивая голубая куртка. Я стащила ее из шкафа и пошла в ней на футбольную игру команды Дарлинга.

– И она не узнала?

– О, нет. Она узнала. Я была достаточно глупой и решила, что смогу постоянно избегать ее. Но мы столкнулись на боковой трибуне еще до конца первого тайма. Она позволила мне не снимать куртку, но предупредила, что, если хотя бы капля на нее упадет, она будет бить меня до утра.

– И?

– Я избежала наказания. Все кончилось тем, что я вернула куртку. А весной Рейчел пролила на нее красный ягодный сок. Мама не смогла свести пятно, так что Рейчел швырнула ее мне и сказала, что теперь она моя.

Он смеется.

– Эта куртка все еще у тебя?

– Нет. Я разозлилась и выбросила ее. Теперь жалею. Еще у меня были проблемы из-за того, что я сунула ее кисть для губной помады в подводку. У них довольно похожие кисточки, если ты вдруг не знаешь.

– Если б ты не сказала мне, я бы завтра думал об этом целый день, – торжественно признается он.

Я смеюсь. Он никак не комментирует, что я вспоминаю лишь то, как мы дрались с сестрой. Просто эти моменты, когда она была не идеальна, кажутся мне самыми настоящими.

– Я очень любила ее, – шепчу я.

– Знаю.

– И сильно скучаю.