Одна ночь

В ту снежную ночь Альберт Койт еще не знал, что в последующие годы он начнет много думать о будущем революции и судьбе коммунизма, и проблемы, казавшиеся вначале такими ясными, станут все более сложными. Тогда он даже и представить себе не мот, что, будучи ученым, заговорит о принципах материальной заинтересованности, не освободившись при этом от боязни, что материальная заинтересованность возродит частнособственнические инстинкты и культ вещей. Тогда он уже начнет понимать, что труднее всего преобразить сознание человека; порой его даже начнет охватывать страх, и он станет мучиться пессимистическими мыслями. Втайне, про себя, о своих сомнениях он никому не скажет, с годами будет все более недоверчивым. К тому времени он уже успокоится и не полезет по всякому поводу в словесные баталии, но иногда в минуты раздумий начнет жалеть об утрате своего запальчивого задора. У того, кто хочет изменить мир, должна быть твердая вера, и Койт однажды спросит себя: неужели вера у него ослабела или убавилось желание преобразовать мир? Он не сможет ответить на подобные вопросы и порадуется тому малому, что сохранилось от молодости, - стремлению критически осмысливать собственные поступки. В своих приговорах себе и другим он будет уже терпимее и пожалеет об этом. Ему хотелось бы остаться таким же бескомпромиссным, как раньше, и порой его будет охватывать грусть, что времена изменились, да и он сам изменился. В 1969 году Валгепеа, которого Койт с прежней запальчивостью обвинит в том, что он прислужничает проникающему из потребительского общества культу вещей, сразит его заявлением, что человек прежде должен стать обладателем вещей, а пока он им не стал, то и не сможет освободиться от страсти приобретательства. Новый человек не родится на основе бедности и нищеты, а возникает на основе достатка. К изобилию мы лишь приближаемся, и когда однажды придем к нему, тогда и посмотрим, что делать дальше. "Развитие происходит через отрицание отрицания, не забывай этого, философ". Именно так в будущем станет выговаривать Койту Валгепеа.

Но в ту снежную ночь Койту не давал покоя Валгепеа, вернее, его заплечный мешок. Койт думал и рассуждал, философствовал и мечтал - все это вперемежку.

Его больно задевало, когда он замечал у своих единомышленников жадность, угодничество, стремление что-то урвать для себя, занять лучшие позиции, сделать, карьеру, подсидеть и проявить другие человеческие пороки, низость и алчность. Сам он старался быть выше этого. Не всегда это ему удавалось, но у него хватало честности и смелости критически оценивать свои поступки. Две велосипедные камеры до сих пор терзали его душу. Когда Маркус и Сярг язвили тех, кто на борту ледокола "Суур Тылль" ни с того ни с сего обретал двойные габариты, - а делали они это частенько, - Кой-ту казалось, что смеются над ним. Он не мог подхихикивать им: во-первых, при плохой игре чертовски трудно делать хорошую мину, а во-вторых, коммунист и не смеет так поступить. Койта не столько тревожили трудности, которые им пришлось претерпеть. Голод он переносил хорошо и высыпался на жесткой постели, не пугала его и долгая дорога, худое тело егр оказалось на зависть выносливым. После прибытия в Ленинград исчезло и чувство опасности, которое в последние таллинские дни, и особенно на море, невольно закрадывалось в душу. Мгновенное исчезновение миноносца под водой породило страх, еще больше он испугался, когда следил за миной, рожки которой отчетливо виднелись в волнах. В Ленинграде он почему-то больше не боялся, хотя немцы подступили и к этому городу. Доказывая в спорах с Сяргом, что немцы никогда не завладеют колыбелью -революции, он верил своим словам, и в победе Койт был твердо убежден. Ему представлялось совершенно невозможным, чтобы фашизму удалось повернуть ход истории. Юлиус Сярг называл его верующим, и это нисколько не задевало Койта: человеку, который не убежден в победе коммунизма, не место в партии. Его даже не столько заботил ход войны, как тревожили явления, которые он вдруг обнаружил в поведении весьма сознательных людей. Пробковые пояса и автомобильные камеры под одеждой известных всем деятелей, в том числе и его две велосипедные камеры, набитый сахаром чемодан, раздавленный пакет экспортного масла, паника в Шлиссельбурге, брошенная печать, слова ответственных товарищей о том, что коммунисты не должны впадать в панику (а сами бегут вместе со своими друзьями), - все это угнетало Койта.