— Эх, Загинайло! — сказала она, как бы смягчаясь. — Ты послушай, у меня есть сестренка, школьница, девять лет. Вот я ее вместо себя потом тебе приведу. Пора ей уже начинать. Хочешь? А ты — водку жрать мастак. Илья-Муромец. Ведрами. Эх ты, Загинайло, Задирайло! Дракон татуированный!.. Считай, что тебе еще одно испытание. Постарайся. Твой брат Петр на этот счет был что надо. Крепыш, как ты, только плечи не такие широкие, поуже, и ноги у него были — ну, Аполлон Бельведерский! А у тебя — как у полярного медведюги. Коротенькие, кривые, в шерсти, и шерсть-то какая-то сивая! Тьфу! Может, у тебя и когти, как у медведя?… Ну-ка, показывай!..
Загинайло проспал весь этот день и ночь, до утра. Проснулся. Один. Фря ушла, оставив ему на столе деньги и записку: «Заработал». Загинайло не погнушался этой платой за постельный труд, на этот счет у него не было предрассудков. У Фри рука щедрая, отвалила ему «капусты» в размере его месячного жалования. Загинайло опять надел на себя все флотское. Штатской одежды он пока не приобрел. Пообедал в ресторане. Пить ничего не стал, ни рюмки. Не оттого, что не привык пить в одиночестве, а — важное дело предстояло сделать в этот день, и требовалась трезвость. Этот день был у него свободный от службы. Загинайло купил в булочной каравай круглого ржаного хлеба. В хозяйственном магазине купил толстую простую свечу. Вечером он поехал на трамвае через Петроградскую сторону, к Островам. Он вышел на берегу Малой Невки, спустился к воде в том месте, где, как он узнал, нашли два месяца назад труп его брата Петра с проломленным черепом и привязанной к груди чугунной болванкой. Загинайло озирался. Безлюдное место. Достал из-за пазухи своей флотской шинели каравай ржаного хлеба, еще теплый и пахнущий свежим хлебным духом. Из кармана вытащил свечу, воткнул ее в середину каравая, зажег свечу спичкой и пустил каравай с горящей свечой по воде, вниз по течению. Загинайло присел на корточки на берегу и следил, как каравай с горящей свечой уплывал дальше, дальше, в сторону залива, во мрак, в ночь. Поминанье по древнему славянскому обычаю, весточка брату Петру на тот свет, в страну мертвых. Ветер набрасывался, ветер-зверь, темный, злой, гнул и трепал пламя, дул на него бурным дыханьем, но стойкое золотое сердечко не сдавалось, не гасло. Загинайло тихо запел:
Уплывающий огонек был уже далеко, мигнул последний раз и исчез. Загинайло встал. Он стоял, широко расставив ноги, напряженный, угрюмый, скулы, сжатые кулаки. «Потерпи, Петька, еще кроху, — проговорил он. — Я отомщу за твою погибель. Ты не беспокойся. Клянусь. Клятва моя тверже железа. Найду гадов и на этом самом месте перережу горло. Каждому. Всем до единого. Кровь за кровь». Загинайло усмехнулся. Мрачная, кривая его усмешечка. Взглянул еще раз, пристально, на течение темной, мертвой воды, как будто хотел в ее черной глубине запечатлеть навсегда силу своего взгляда и удержать хоть на миг бег реки, вздохнул глубоко и пошел прочь с этого скорбного места.
VII
Командир взвода обязан посещать на дому каждого своего подчиненного — для ознакомления с его домашней жизнью. Загинайло начал по порядку, как у него в служебной книжке записано: с командиров отделений. Первым в списке — прапорщик Бабура. Но Бабура не мог принять гостя, ему за двадцать лет безупречной службы дали наконец отдельную конуру, а то бы век в казарме ютился. Он бобыль по убеждению. В новополученном жилье ремонт затеял, белит, красит. Гостя негде посадить. Старшина Черняк тоже попросил подождать. Посещение его халупы, как он выразился, нежелательно. К нему куча родичей нагрянула, у него сейчас не дом, а стойбище, ночной стан. Он сам оттуда сбежал и носа показывать не хочет, в батальоне на лавке спит. Третий в списке командир третьего отделения Стребов не возражал. Он готов принять Загинайло хоть завтра. Как раз воскресенье, вся многодетная семья Стребова будет в сборе, и он наглядно сможет показать своему взводному, как ему весело живется.
Во второй половине дня, в воскресенье, Загинайло навестил Стребова в назначенный час. Стребов жил в Невском районе, в двухкомнатной квартире. Гостя он встретил, будучи в тельняшке и трусах. Повел Загинайло в комнату, где за длинным столом собралась вся семья.
— Вот, командир, видишь, как мы живем! — показал Стребов.