Одна ночь (сборник)

Антонина Степановна взглянула на супруга испытующе. Это была крупная женщина. Михаил Иванович — худощав, горбонос, серо-стальные глаза, что-то соколиное. Старший сын Николай был похож на отца. Младший, Владимир — в мать. В поселке его боялись из-за его силы и сбивающего с ног боксерского удара. Теперь младший стоял у гроба, где лежал старший со скрещенными на груди руками. Николай покоился в гробу, облаченный в форму военного летчика. Лицо желто-воскового цвета, щеки густо заросли щетиной. Правый висок заклеен куском белого пластыря, который грубо выделялся, как заплата. Нос заострился. Во всем облике умершего выражалась мужественность. Владимир долго так стоял и смотрел в лицо брата, как будто выпытывал у него ответ на свой вопрос. Губы его беззвучно шевелились. В раскрытое окно глядел ясный сентябрьский день. Солнце зажгло металлический угол гроба.

— Что ты там бормочешь? — сурово спросил отец, подойдя к гробу.

— Спрашиваю, как до этого гада добраться, что ему башку продырявил, — ответил младший сын.

— Ну и как, сказал он тебе? — опять спросил отец.

— Сказал, — утвердительно кивнул сын. — Все, все сказал.

Летчиков разместили у соседей. Владимир, заметив отсутствие отца, пошел искать его. У крыльца курили два летчика. Ночь темная, как мешок наброшен. Дом не спит, горят окна. Турникет на дворе. Подтянулся пятнадцать раз. Тяжелый вес. Старший брат подтягивался вдвое больше. Крутился колесом, летал как перышко. Гимнастические упражнения. Отполирована до зеркального блеска ладонями брата железная перекладина-лом.

Отца он нашел в сарае. Тот, сидя на корточках, что-то рассматривал у себя в руках. Керосиновая лампа на земляном полу тускло освещала помещение. Трофейный «вальтер», припрятанный на черный день, в тайнике под поленницей.

— Можешь не смотреть, — сказал сын. — В рабочем состоянии. Разбирал до последней пружинки и ружейным маслом смазал.

Михаил Иванович как не слышал. Продолжал рассматривать оружие, не желая замечать сына.

— Вдвоем верней у нас получится, — сказал сын громче. — Есть винтовочный обрез и две лимонки.

Михаил Иванович покосился на сына, изрек с язвительной насмешкой:

— Целый арсенал! А пулемета у тебя нет случаем, вояка? Пулемет бы не помешал.

— Пулемет долго доставать, — серьезно возразил сын. — Обрез да две лимонки, говорю тебе!

— После похорон решим, — пряча пистолет в карман пиджака, сказал отец. Поднял с земли керосиновую лампу и встал, собираясь уходить. — Рот на замке держи! Матери знать не надо! Понял?

Дверь сарая рванули с сердитой силой. Из мрака выступила фигура матери. Антонине Степановне объяснений не требовалось.

— Все пойдем! Все трое! — объявила она голосом, не терпящим возражений. — Я — снайпер. Одних я вас не пущу! Герои! Без меня решили!

— А из чего стрелять будешь, ты, снайперка? — хмуро вопросил Михаил Иванович. — Из пальца? Где оптический прицел твой, приклад в зарубках? Или, может, поленом вооружишься? Метлой с кочергой? Дура-баба!

Эту ночь они провели в скорбном бдении у гроба. Окно оставили открытым. В комнату врывался ветер. Свеча в руках мертвеца горела неугасимо. Трое бодрствующих за всю ночь не встали с табуретов. Безмолвны. Как изваяния. Губы сжаты. Взор устремлен в одну точку. Язычок пламени, душа Николая, здесь, с ними, в родном доме, среди родных…

На другой день, в воскресенье, к дому Севрюгиных собрался весь поселок. Хоронили на старом лесном кладбище. Через поля, по пыльной дороге, верст пять. Там, на холме, заросшем лесом, под столетними соснами и находилось кладбище, а по-старому — могильник, где поселок хоронил своих мертвецов. День пасмурный, ветреный, шествие медленное, вихрь крутится по песчаной дороге змеями, прах летит с полей, порошит глаза. Траурная музыка, унылый звон литавр. Воронье взвивалось с карканьем. Гроб спереди несли Севрюгины отец и сын, сзади — два летчика. Катафалк позади. Встречались пасущиеся стада коров, пастухи обнажали головы. Вступили в лес. Достигли могильного холма. На вершине, под соснами, кресты. Яма готова. Чистый песок. Лучшего места для погребения не найти. Опустили гроб в яму. Горсть на крышку, подходили и бросали, один за другим, все, кто пришел проститься. Засыпав, помянули. Земля пухом. Речей не произносили. Черная хвоя качается на ветру, черные платки, плач. Мужчины молчали. Антонина Степановна стояла у могилы. Глаза сухие…

После похорон, в понедельник, отец и мать Севрюгины взяли отпуск на механическом заводе. Михаил Иванович работал токарем, Антонина Степановна — кладовщицей. Владимира директор школы освободил от занятий по семейный обстоятельствам на необходимый срок.