Одна отвергнутая ночь (ЛП)

Он отворачивается от меня, достает из внутреннего кармана телефон, нажимает несколько кнопок, после чего подносит его к уху.

— Отмени все встречи до конца вечера, — распоряжается он, а потом разъединяется и убирает телефон обратно в пиджак. Остаток пути он смотрит прямо перед собой, оставив меня мучиться вопросом, что же будет после ужина. Знаю, что услышу вещи, о которых слышать не хочу, и понимаю: я не в силах ничего сделать, чтобы это прекратить.

Водитель останавливается у небольшого ресторанчика и открывает для меня дверцу. Уильям кивает, давая молчаливый знак выходить, и я слушаюсь без промедления, потому что знаю: протесты меня ни к чему не приведут. Улыбаясь водителю, я жду, когда Уильям присоединится ко мне, а потом смотрю, как он застегивает пуговицы пиджака, после чего кладет руку мне на спину, направляя вперед. Двери ресторана открываются перед нами, и Уильям приветствует практически каждого, мимо кого мы проходим. Его влияние на других посетителей и обслуживающий персонал велико. Он улыбается и кивает все время, пока мы не оказываемся за уединенным столиком в конце зала, вдали от любопытных глаз и ушей. Сообразительный официант передает мне карту вин, и я благодарно улыбаюсь, занимая место.

— Она будет воду, — распоряжается Уильям. — И как обычно для меня, — ни пожалуйста, ни спасибо тебе. — Рекомендую ризотто, — улыбается мне мужчина напротив.

— Я не голодна, — желудок сжался в узел, коктейль нервов и злости. Я, наверное, не смогу есть.

— Ты на грани истощения, Оливия. Прошу, доставь мне удовольствие наблюдать, как ты ешь потрясающую еду.

— Мне хватает бабушки, зудящей по поводу моего веса. Твои занудства мне не нужны, — я кладу на стол меню и беру только что наполненный водой стакан.

— Как поживает неподражаемая Жозефина? — принимая от официанта бокал с темной жидкостью, спрашивает он.

Она не была такой неподражаемой, когда Уильям отослал меня обратно к ней. Я пару раз упоминала о ней во времена своих безрассудных припадков, но была слишком ослеплена поисками прошлого, чтобы вдаваться в подробности их знакомства.

— Ты знал ее? — ну вот, теперь я снова любопытничаю, а я ненавижу быть любопытной.

Он смеется, и этот звук приятен — ровный и светлый.

— Я никогда ее не забуду. Она всегда звонила в первую очередь мне, когда Грейси выделывала этот свой трюк с исчезновением.

При упоминании имени моей матери желчь разливается внутри, но услышав про бабушку, внутри я улыбаюсь. Она бесстрашная, ни капли никого не боится, и я точно знаю, Уильям не стал бы исключением. Его изумленный тон в разговоре о Нан тому подтверждение.

— Она в порядке, — отвечаю я.

— Все такая же пылкая? — спрашивает он с легкой улыбкой на губах.

— Больше, чем когда-либо, — отвечаю я. — Но ей не было так же хорошо, когда ты привез меня домой в ту ночь семь лет назад.

— Знаю, — понимающе кивает он. — Ты была нужна ей.

Сожаление накатывает, и я рассыпаюсь под его тяжестью; хотела бы я изменить свою реакцию на мамин дневник и бабушкино горе.

— Мы через это прошли. И она по-прежнему сильная.

Он улыбается. Открыто.

— Никто никогда не заставлял меня дрожать от страха, Оливия. Только твоя бабушка. — Мысль о Уильяме, дрожащем от страха, просто нелепа. — Но глубоко внутри она понимала, что я был не в силах контролировать Грейси больше, чем она или твой дедушка.

Уильям откидывается на спинку стула и заказывает два ризотто, как только официант появляется у столика.

— Почему? — спрашиваю я, как только официант вновь убегает. Вопрос, который мне следовало задать годы тому. Тогда мне стоило задать много вопросов.

— Почему что?

— Почему моя мама была такой? Почему ее нельзя было контролировать?

Уильям заметно ерзает на стуле, явно ощутив от моего вопроса дискомфорт, и взгляд серых глаз избегает меня.

— Я старался, Оливия.

Хмурюсь на него через стол, странно видеть столь преуспевающего мужчину таким неуверенным в себе.

— Что?

Он вздыхает и ставит локти на стол.

— Мне следовало быстрее отослать ее. Так же, как я поступил, когда понял, кто ты.

— С чего бы тебе было ее отсылать?

— Потому что она любила меня, — он следит со своего места за моей реакцией, только многого ему не увидеть, потому что шок погружает меня в темноту. Мама любила своего сутенера? Тогда какого дьявола она пропустила через себя весь город? Почему… Осознание приходит быстро, останавливая внутри поток вопросов.

— Ты ее не любил, — шепчу я.

— Я любил твою маму как сумасшедший, Оливия.

— Тогда, почему… — прижимаюсь к спинке стула. — Она тебя наказывала.

— Изо дня в день, — вздыхает он. — Каждый гребаный день.

Не этого я ожидала. Вообще ничего не понимаю.

— Если вы любили друг друга, тогда почему не были вместе?

— Она хотела, чтобы я делал вещи, которые делать просто не мог.

— Или не хотел.

— Нет, не мог. У меня были обязательства. Я не мог просто бросить своих девочек и позволить им попасть в руки какого-нибудь аморального ублюдка.

— Поэтому ты бросил мою маму.

— И позволил ей попасть в руки аморального ублюдка.

Я выдыхаю, глазами пробегаюсь по слабоосвещенному залу ресторана, пытаясь осмыслить только что услышанное.