Одна сотая секунды

Мир изменился, обновился. Башня сохранилась, но тоже обновилась. И теперь не грубое железо не пускало, а изящные створки, инкрустированные перламутровыми узорами, вставали нерушимой преградой.

— Проклятье!

Хоть все листики отколупай — ничего не изменится. Сто лет так можно биться о дверь, а все без толку, и вливается в мысли простое понимание того, что это дракону, не человеку, такая башня будет по зубам. Но неужели невероятно предусмотрительный, если верить остальным, Арвелл не учел, что и он однажды не сможет взлететь? Или он тут совсем не причем? Мир может меняться или не меняться, перенаправлять ориентацию и, наверное, даже выворачиваться наизнанку. Но ведь остаются порталы, которые пусть и не познанная до конца, но все же технология. А что тогда башня? Тоже технология? Или живое существо? Ведь и люди не меняются, так?

Или просто предмет? Ведь не исчезла ни тогда, ни сейчас сумка со всем содержимым. Или только потому, что принадлежала внешнему миру, не этому?

— Уймись, Карма, — Гарор отринул переживания, меня, все лишнее.

Внимательно стал рассматривать каждый кусочек кокетливых врат, цепко выискивая взглядом серо-голубых глаз тот мелкий излом, что пробудит потайной механизм.

Тогда пусть башня будет технологией с неведомым назначением. Стержнем, закрутившим вокруг себя Мертвый Город детской юлой. И что из того, что не по центру? Это мы так видим, сам мир иначе может воспринимать такие понятия, как центр и окраина. Пусть технология, ибо не зря тогда подслеповато щурятся слезящиеся глаза, облизывая взглядом каждый изгиб, не просто так мои ладони внимательно изучают каждый сантиметр двери, ощупывают пальцами каждую выпуклость и улавливают, почти случайно, то, что разжигает костер надежды с новой силой.

Панель управления. Очень незаметную, едва отличимую, но все же имеющую заветных девять цифр. Даже думать не надо.

Ноль. Ноль. Ноль.

Внутри что-то тихо щелкнуло, створка чуть отъехала.

Я просунула пальцы в образовавшуюся щель, потянула на себя. Створка легко поддалась, бесшумно отворилась, пропуская настырных чужаков в темный проем.

Голые стены и лестница, изгибом уходящая вверх. Насколько вверх? Я закинула голову. А пойди разбери — насколько, первая же площадка все скрывала. Остается только подняться и преодолеть упорным скитальцам всю спираль, пока либо ноги не откажут, либо руки не вцепятся в серый блок, либо сердце не запнется от всепоглощающего разочарования.

Я ступила на первую ступень, усмехнулась:

— Если Арвелл закинул его на самый верх, то я сначала спасу эту бестолочь, затем собственноручно придушу.

— Не слишком разумное решение, — не оценил юмора Гарор.

Поднимется ли он, сможет все преодолеть? Я в своих-то силах сомневаюсь, а что говорить про того, кому время оставило какой-то огрызок отрезка до небытия? Только не мне следует так рассуждать, не мне позволительно выискивать в твердом блеске прямой души мелкие изъяны.

— Тогда пойдем, — киваю я и делаю второй шаг.

А там и третий, и четвертый, и пятый, и все остальные. Вешками проплывают мимо пустые — глазу не за что зацепиться — площадки, переваливают через первый десяток, выжимают из легких хриплый воздух, тихий скрип из коленного сустава. Но уж нет, идите к черту все вы! Идут, медленно и не плавно подкатываются под гудящие ноги еще пяток. Сравнить с этажами — так двенадцатый? Пятнадцатый? Мелкие редкие окошки, как огрехи нерадивых строителей, вроде и давали картинку волнующегося моря, да все равно сбивался внутренний счетчик, лишь приблизительно маятником колебался в районе неспешно разменивающихся чисел.

А лестница, проклятая, и не думала заканчиваться. Равнодушная, тянулась выше, помеченная, как в насмешку, деревянными узлами плоскостей. Что за безумец здесь жил? И жил ли когда-то? Город шелестел, что да, а захолонувшее сердце хрипело, что нет. Сердце, пожалуйста, тише, еще не дошли.

— Точно придушу, — прорычала я, рванула еще через десяток ступеней, до следующей площадки.

Двадцать шестая?

«Двадцать четвертая». Юси беспристрастна и точна. Что ей, духу, до моих физических сучений, до градом катящегося пота по спине и колотье в боку? Нет же, говорила, что все то же, что и я, чувствует. Но, поди же, терпит, молчит, не ноет. И Гарор, чуть прихрамывающий, плотно сомкнувший губы, не отстает и не сдается. Лишь бисер блестящих капель, срывающихся и стекающих по вискам, красноречивее любых стенаний говорят о чрезмерном напряжении.

Зря ты пошел, верный слуга, не ты должен преодолевать себя, другие, молодые и сильные. Но где найти такого сильного, как ты? Троих знаю, но трое разлетелись щепками по белу свету. Сюда бы рослого Ридика, сюда бы мужественного Далима. А сейчас ты, привычно ремонтирующий всякие мелочи, да приносящий из внешнего мира снедь для готовки, придерживаешь мирок, не даешь ему сорваться в бездну.

Тридцать вторая?

«Тридцать первая».