Одна сотая секунды

Разошлись, каждый в своем направлении.

Еще один, выбивший кирпич из фундамента моей уверенности. Дурдом? Полигон? А если действительно чужой мир? Как ни досадно это признавать, но теория параллельной вселенной начинала выглядеть логичнее прочих.

Потонуло случившееся во мраке, растворилось тепло, воцарилось беззвучие, и вновь погрузился в крепкий сон замок. Будто и не было ничего. Да и действительно, всего лишь кусочек сна, не более того.

Впереди замаячил свет, и быстрые шаги, перешедшие в бег, вывели под бездонные сияющие небеса. Я вдохнула полной грудью, раскинула руки, и, ослепленная ярким светом, зажмурилась. Соленый ветер весело, дергая то за рукав, то за волосы, легонько хлопая по щекам и шкодливо прихватывая за руки, приветствовал меня, на разные лады рассыпался новостями, гомонил и перебивал сам себя, захлебываясь свободой. О, это ощущение, эта жажда приволья! О, сколько бы можно было отдать, оказывается! За это волнение трав, за эти вздохи земли под ногами, за эту песнь моря, за этот шепот в кронах деревьев! Взмыть бы к редким перьев облаков, рухнуть в запредельный прозрачный холод вышины, рассыпаться миллионами капель дождя, склониться к горизонту созвездием сплоченных звезд. Что держит? Сделай шаг к обрыву, раскинь крылья, глотни до помрачения сознания воздуха, разбейся кружевной пеной об обломки поседевших скал.

Что держит?

Вопль раненного зверя разодрал глотку, разнесся во все стороны.

— Куда же я? Как же я… это нечестно…

Нечестно, да, это так нечестно. Ветер подхватил и поспешил прочь, чтобы поделиться с волнами — мол, взгляните на нее, что она ожидала? Да, нечестно, и куда ей, как ей, а?

Догадки стали правдой, земля была островом, свобода — миражом.

Я обернулась: дремало массивное строение, ни о чем не беспокоясь. Кто сможет вырваться из его лап?

— Будь ты проклят, твою мать! Чтоб ты сдох, Арвелл Рутхел! — Крик наполнил мой рот особой, ни с чем не сравнимой сладостью, сводящей мышцы и едва не выворачивающей челюсти. И плевать, что разноглазый может быть таким же невольником. Нет, он не невольник. Он — чудовище, поселившееся в сердце каменной твердыни, он — маньяк и похититель с истлевшим рассудком. Он — главный злодей этой пьесы.

— Ненавижу тебя!

Никто не ответил, не шелохнулись каменные хребты, не мигнули редкие окна-глаза. Он победил, он сразу знал о своей победе.

— Так, дорогая… спокойно. — Еще пойди, произнеси эти слова, когда судорожные всхлипы перекрывают горло, не дают ни вдохнуть, ни выдохнуть. — Если ты… не видишь возможностей, это не значит… что их нет. Хватит закатывать истерики.

Собственные слова не успокоили, но помогли сохранить достоинство. По крайне мере, мне так показалось. Сейчас бы глоток чего-то крепкого, отрезвляющего, позволяющего выровнять внутренние весы, свести разум и чувства в баланс, выпрямиться, разжать до боли сведенные кулаки.

Но достану ли где?

Разум, мой бедный изнасилованный разум метался, хватаясь то за одни обрывки мыслей, то за другие. Зашелестели желтыми страницами газеты и журналы, с особым наслаждением обсасывающие в своих статьях жертв ненормальных, запестрели в голове сайты и новостные ленты, соревнующиеся в демонстрации наиболее ужасных фотографий жертв, перенесших леденящие кровь пытки. Когда разноглазому станет скучно? Когда он приступит к своей дьявольской игре? Липкий страх душил, окутывал меня навязчивее и стремительнее, все изощреннее и изощреннее издеваясь над моей душой. Что будет? Чего мне ждать? Какой боли бояться?

— Хватит! — Сама себе приказала я, вцепившись в тонкий край еще не поддавшегося кошмару сознания. — Если ты не видишь выхода, это не значит, что его нет. Хватит. Хватит!

Пусть прозвучало банально, даже жалко, но на этот раз успокоение действительно вернулось — резко, очищая и выметая весь панический сор из моей души. Тот же завтрак украшали свежие овощи и сыр, которые однозначно попали на остров из вне, те же люди вели себя с разноглазым как угодно, но не трясясь испуганно за собственную жизнь.

Я медленно приблизилась к краю обрыва, прошлась вдоль, там, где это позволяли разросшиеся кустарники и деревья. Если отстраниться от происходящего, если на мгновение забыть о своем безнадежном положении, то, скорее, этот остров вызывает симпатию, нежели отторжение. Есть в нем что-то особенное, даже мистическое. Бескрайние водные пространства, клочок земли, исполинское каменное строение… как последнее прибежище жизни во вселенной, последний уголок, собравший ненормальных людишек, ценою собственного рассудка сохранивших неведение о катастрофе, потрясшей всю планету. Нет больше городов и стран, все выгорело в беспощадном огне бедствия, навеки смолкли людские голоса, и лишь четверо, волею судьбы сумевшие спастись, создали свой крошечный мирок.