Одна в двух мирах

Черный космический зонт вращала чья-то невидимая рука. Бисеринки звезд слились в сверкающие концентрические окружности. Хотелось окунуть руки в эту круговерть, замедлить, остановить, пустить в обратную сторону. Но рук не было. Не было ничего: ни голоса, ни слуха, ни обоняния. Разом атрофировались все чувства. Нет-нет, сейчас она очнется. Должна очнуться, не может быть, чтобы все зря!

Блеск исчез, чернота сменилась темнотой. Просто закрыты глаза.

Звуки. Кто-то перебирает струны. Лютня? Санш сидит около разбившейся сестры и сочиняет грустную мелодию? Ля-минор. Да. Ля-минор. Это гитара!

Юлька чуть приоткрыла веки, в щелочку сквозь ресницы увидела коротко остриженного парня, склонившегося над инструментом. Длинные пальцы уверенно зажимали лады, меняли аккорды. Классно играет, у Юльки с баррэ всегда были проблемы.

Это Саша. Он поет в полголоса:

Вернись ко мне, родная,

Прерви свой сон чудесный,

Печальной этой песней

Зову тебя, скучая…

Юлькины губы дрогнули. Заметив, что Саша смотрит на нее, она зажмурилась.

— Юля! Юля, ты проснулась!

Стукнула поставленная на пол гитара, теплые ладони сжали руку девушки. Она открыла глаза.

— Здр… Кхм-кх-кх… — голос не слушался.

— Сейчас! Вот, воды попей.

Парень помог Юле сесть, подоткнул под спину подушку и снял с головы обруч с проводками, тянущимися к прибору, стоящему рядом с кроватью. Юля сделала глоток, еще один, подержала воду во рту, проглотила.

— Ты давно здесь? — спросила, возвращая бутылочку.

— С утра. У меня увал. Представляешь! Ты кучу времени проспала, а как только я…

Распахнулась дверь, в палату влетела запыхавшаяся Элеонора Давыдовна:

— Кто отключил аппаратуру?

— Мам! — обернулся к ней Саша. — Юлька проснулась! Я пел, а она…

Докторша склонилась над девушкой, не обращая на него внимания:

— Как самочувствие? Что тебя разбудило?

— Норм, — сухо ответила та, — поцелуев не было, если что. Обыкновенно проснулась.

— Каких еще поцелуев? — Элеонора выпрямилась и строго посмотрела на сына.

Тот переводил растерянный взгляд с девушки на мать:

— Н-не… я пел только.

— Что с ней, Эля? — это запыхавшийся отец. — Мне сказали… Доча?

— Привет, па! — Юля криво улыбнулась. — Картина Репина «Не ждали».

Отец и его супруга переглянулись и обменялись неразборчивыми репликами. Юлька спустила ноги с кровати и, как была — в трусиках и едва прикрывавшей попу футболке — прошествовала к стенному шкафчику. Выудила оттуда джинсы, кофту и обернулась к смущенному Саше:

— Ничего, если я при тебе переоденусь. Брат как-никак!

— Ну я… нет. Сводные… но мы же не в одной семье живем, не считается.

— Почему же сводные? — Юлька вдела одну ногу и прыгала, пытаясь попасть в штанину второй. — Единокровные. Так ведь, Элеонора Давыдовна?

Увидев, как побледнел и прижал руку к груди отец, она замолчала. Одевалась, стараясь ни на кого не глядеть. Поскорее бы свинтить отсюда. Неудобно получилось. И чего это ее понесло? Брякнула, не подумав, не успела переключиться, мыслями все еще оставаясь в иной реальности: тревожилась о бестолковой принцессе. Вернулась ли та в падающее тело, успел ли Херувим подхватить ее? Никогда Юля не узнает об этом. Во всяком случае, нимфа обещала, что если «захватит дух», то он потеряет дорогу к телу призыва.

— Мам, что она говорит? — хрипло спросил Саша. — Дядь Коль?

— Я… нет. Мне нужно по делам. Прости, Саня. Пусть мама объясняет. — Отец шагнул к выходу и уже в дверях обернулся: — Юляш, созвонимся.

— Привет, — хмуро ответила Юля.

Она взглянула на докторшу: что это она должна объяснять?

— Саша, сядь, — Элеонора указала глазами на стул, с которого вскочил ее сын, и обернулась к девушке, — и ты садись. Разговор будет долгим.

Юля, комкая в руках куртку, которую так и не успела надеть, опустилась на краешек кровати. Саша сел, упершись локтями в колени и опустив голову.

— Прежде всего, я должна просить прощения у сына, — начала Элеонора Давыдовна.

— Не надо, мам, — выпрямился Саша, — давай не будем устраивать исповедей. Скажи только, Юля действительно моя сестра по крови?

— Да. Но я должна…

— Не должна. — Саша встал и улыбнулся Юльке: — рад иметь такую классную сестричку. А теперь, извини, пойду.

Не глядя на мать, он стремительно вышел из палаты. Элеонора стояла, скрестив руки на животе — прямая, невозмутимая. Молчала, смотрела в окно. Юля кашлянула, напомнив о себе:

— А я бы послушала.

Внутри у нее боролись два желания: как и прежде считать отца порядочным человеком и узнать о нем всю правду.

Элеонора еще в школе твердо решила посвятить себя науке. Способностей хватало не всегда, добирала усидчивостью. Некогда ей было влюбляться, так и прожила до двадцати пяти лет не целованной.

Юле неловко было слушать такие интимные подробности, но перебивать женщину она не решилась.

Перспектива остаться «синим чулком» карьеристку не прельщала. Она со свойственной ее характеру железобетонностью задумала «родить для себя».