Одна вторая

На прошлой неделе он узнал, что местного доктора выгнали, когда обнаружили, что за время вахты он пожрал все, от чего можно было мало-мальски забалдеть, хотя едва ли у него в аптечке мог быть килограмм опиума, и потому наверняка речь шла о каких-нибудь обычных болеутоляющих. Но чего только не придумаешь, чтобы хоть как-то развлечь изголодавшийся по удовольствиям мозг. Пить здесь нельзя, да и нечего, баб почти нет, а те, что есть, едва ли пригодны для близкого общения. Впрочем, и с выпивкой, и с бабами ситуация схожая: до ближайшего населенного пункта – две сотни километров по зимнику, но преодолев их, можно добыть и то, и другое. Однако и это для большинства находящихся здесь было неосуществимой мечтой, и они с голодной завистью смотрели на тех, кто представлял собой какое-то, пусть и самое ничтожное, но начальство, которое могло позволить себе выделить машину с шофером почти на целые сутки (дорога в одну сторону занимала часов семь) и доставить ценный товар.

Но была еще и другая сложность – местная охрана, которая не подчинялась никому из тех, кто был на стройке: и машины досматривали, и в жилые вагоны неожиданно заходили, и на территории ловили. Конечно, провезти пару бутылок большого труда не составляло, потому что уж в трусы-то они не лезли, но о том, чтобы доставить ящик или больше, и речи быть не могло, потому что тут уж, как говорится, шила в мешке не утаишь. Провезти женщину можно было без особого труда: мало ли кто это – судомойка, повариха или уборщица. Так, кстати, зачастую и бывало. Везти женщину только для того, чтоб любить ее, – чересчур большая роскошь, потому как слишком уж высокая цена заплачена, да и кто знает, когда ее назад повезут: через неделю, может, или через две. При таком положении дел, разумеется, водки было мало, предназначалась она только для начальства, пили ее осторожно, как школьники, опасаясь каждого шороха. Женщин же не хватало катастрофически, и пользовались ими, как правило, по очереди, а иной раз и все вместе. Относились к этому скорее философски, с каким-то инстинктивным осознанием того, что происходящее – не более чем биологический процесс, такой же, как поесть или сходить в туалет. В тех «романтичных» местах, с таким надрывом воспетых в советских песнях о ребятах семидесятой широты, на деле романтики почти нет, да и быть не может, скорее всего. Не до цветов здесь.

Но ему не были доступны и эти простые радости. Каждое утро он приезжал на место работы вместе с бригадой сварщиков, и задача его состояла в том, чтобы осуществлять надзор за процессом сварки трубопровода. И если на других участках было повеселее, потому что там хотя бы больше народу, да и вообще есть какое-то движение: бульдозеры, экскаваторы, трубоукладчики и прочее, – то здесь не было никого, кроме этих нескольких сварщиков, извергающих искры и трескотню, склонившись над трубой. И поговорить не с кем, и смотреть не на что.

Ходил он около этого сварочного поста в ободранной форме, выданной еще несколько лет назад, таких же старых ботинках, и вообще вид имел не лучше городского оборванца. Пятый месяц и его, и еще многих таких же не отпускали с вахты, оправдывая это тем, что в компании нет денег и надо еще немного поработать, да к тому же дорога занимает почти две недели, потому что оплачивали проезд только на поезде, в плацкартном вагоне… Много еще причин было, чтобы не уезжать домой и в очередной раз еще на какое-то время задержаться.

Откуда ему было знать, что на днях сын хозяина фирмы, в которой он работал, ночью возвращался из клуба совершенно пьяным, вдребезги разбил замечательный новый немецкий автомобиль, и в связи с этим забот и, разумеется, расходов у хозяина изрядно прибавилось: нужно покупать другой автомобиль, уж точно не хуже предыдущего, возместить ущерб городу, «отмазать» сына, и все такое. А тут еще женить его надо, потому что… И старший только дом купил… И дочь за границей… Да много еще чего. И так всегда: заботы и расходы…

Не знал он всего этого и потому, наверное, был немного счастливее, чем должен бы быть. Он уныло смотрел на замерзшие сосны, думал о том враче и был даже рад появлению нового повода для размышлений, потому что все мысли о жене, детях и доме были давно передуманы и сливались в голове в какое-то однообразное гудение, дополняемое трескучим звуком сварки.

Не дала

Я прихожу в холостяцкую квартиру Юджина, уют в которой по большей части обеспечен его мамой: даже оконные занавески для его спальни купила она, почему-то фиолетовые, хотя ему цвет занавесок безразличен, как, собственно, и их наличие. Подобная материнская забота мне кажется милой, да и не только мне, но, видимо, и самому Юджину, который иногда говорит с довольной рожей, демонстрируя какую-нибудь вещицу:

– Зацени штуку… Мама купила…

Такое положение дел отнюдь не означает, что Юджин – избалованный и беспомощный маменькин сынок, но скорее говорит о добрых отношениях в семье и о здоровой готовности родителей помогать ему, если понадобится, до пенсии. До его пенсии.