Я встала и тихонько вышла. Мне отчего-то совсем не хотелось знать, в чью пользу закончится спор. Мне думалось лишь о том, что, в сущности, от рассвета и до заката жизни наш путь, увы, так недолог… И скольким дерьмом мы сами успеваем его наполнить!
Еврейская синагога
Это был последний молельный дом, который я намеревалась посетить. Конечно, оставались еще армянская и множество других церквей, действующих в Москве… Но на них у меня уже не осталось сил. Я чувствовала опустошенность, будто побывала незваным гостем не на одном чужом пиру.
Бредя по Большой Бронной по направлению к синагоге, я мучительно раздумывала: зайти – не зайти? Что услышу и увижу я там? Скорбные рассказы о кровавом нападении маньяка
В синагоге прихожане просто… танцевали в круг, взявшись за руки! И еще – пели веселые песни, в перерывах угощаясь сладостями. Я как-то совершенно неожиданно для себя растворилась в этой праздничной толпе, и она незаметно завлекла меня в свой бурный круговорот. Я даже не знаю, что за праздник отмечали эти люди. Я не в курсе, что велит или не велит еврейская церковь. И меня никто не спросил, зачем я здесь и кто я вообще? Но мне вдруг стало легко. И я подумала: может, я все-таки еврейка? Просто так, в душе. Или по мужу. Или наш Бог – и впрямь повсюду, где нам хорошо?
Мне сразу показали тот странный дом: все его обитатели чего-то опасались…
Приют для напуганной нимфы
У меня пропала подруга. Раньше не проходило и дня, чтобы она не рыдала мне в трубку, что все мужики – козлы, а жизнь – полное г… Дозваниваюсь ей только спустя две недели: оказывается, она провела все это время в глухой деревне, в «странном доме». «Туда пускают только в белом…» После такого интригующего заявления я, конечно, уже не могу усидеть дома. И изыскиваю белый костюмчик и подробную карту области.
Окаянный хуторок
После электрички долго еду в автобусе лесом. Наконец нужная деревня. Без особой надежды на успех спрашиваю у какой-то старушки, нет ли где поблизости «странного дома».
– Есть, как не быть. Хутор енто. А тебе там чаво? – подозрительно спрашивает бабка.
Не придумав ничего лучшего, говорю, что я, дескать, из собеса. Бабулька вдруг радостно всплескивает руками:
– Ой, ну слава богу, приехали! Можа, хоть закроете богадельню енту?! А то ведь ходют ночью по кладбищу, как вурдалаки, а утром оруть, окаянные…
Причитая, она провожает меня через всю деревню до последней избы, потом боязливо крестится и прощается:
– Ну, далее я не ходок, прости, Господи! А хуторок-то вона он! Прямо и ступай, дочка. Ежели что, сразу бегом ко мне: мой дом третий слева, а я уж мигом подмогу соберу.
Иду через луг к дому на пригорочке. Вместо второго этажа – жилой чердак, доски почти черные, в зазорах обильно разросся мох – в общем, дом довольно старый. Но крепкий. Видно, построен на совесть. Почти сразу за околицей начинается густой лес. На опушке перед ним – могильные кресты: похоже, то самое кладбище. Вокруг дома стоит зловещая тишина, даже птицы ее не нарушают. Собираюсь с духом и стучу в мутное оконце.
«Проходи, двенадцатой будешь!»
Дверь открывает полная женщина лет шестидесяти в белом спортивном костюме. На Бабу-ягу похожа едва ли: улыбается вполне приветливо и моему появлению как будто совсем не удивлена.
– Чего боишься? – спрашивает с ходу.
Секунда замешательства, и я… принимаю вызов:
– Заразиться боюсь. Атипичной пневмонией!
Тетка понимающе улыбается:
– Тебе повезло, будешь двенадцатая. Больше я не беру, у меня курс 12 дней, на каждую – по дню. Так эффекта больше. Что привезла – заноси.
Я молчу: подружка упомянула лишь про белый наряд. Кроме него (но он на мне!), у меня лишь сумочка, в которой притаился диктофон.
– Нет ничего, что ли? (Я виновато киваю.) Ладно, будешь убирать и готовить. Проходи.