Одна женщина, один мужчина (сборник)

— Почки, — ответила Юлька. — Почки один раз царице.

* * *

Они сидели в комнате на диване, допивали вино и с неохотой доедали початую банку оливок. Аппетит пропал, как не было. Остывала в духовке печеная картошка, кис на столе салат. Что было делать с царским блюдом? Надо бы выбросить, да побыстрее, пока сковорода не пропиталась, но ни одна не могла заставить себя вернуться в кухню и хотя бы приоткрыть крышку. Юлька жаловалась, что любит, а он, он… целых десять дней… десять, представляешь!.. и рыжая эта… Алена утешала, по волосам гладила — подожди, мол, одумается, сам приползет, — но легче от этого не становилось, а совсем наоборот, хотелось разреветься горько, уткнувшись подруге в плечо.

В дверь позвонили. Настойчиво, три раза. Юлька открыла.

На пороге стоял подвыпивший Валера. В огромных ручищах подрагивала тщедушная веточка кустовой гвоздики.

— Привет, Юль! Я тут мимо шел. — Валера протянул Юльке веточку и, не спрашивая разрешения, стал, неловко покачиваясь, стягивать кроссовки.

Юлька отложила веточку под зеркало и наблюдала, скрестив руки на груди, как он возится, тщетно пытаясь расшнуровать тугой мокрый узел.

— У тебя поесть нету? — спросил вконец запыхавшийся Валера, с трудом разгибаясь.

— На кухне, — холодно ответила Юлька и вернулась в комнату на диванчик.

Долгих пятнадцать минут просидели подруги тихо, точно мыши, и все прислушивались к звукам, доносящимся из кухни. Но звуки были вполне себе мирные, домашние — что-то брякало и звякало, хлопнула духовка, ложка ли, вилка упала и покатилась по полу, зашумел электрический чайник.

А потом в комнате возник Валера. Он вошел, загородив огромными плечами дверной проем, неуверенно кивнул Алене и со словами: «Вот за что люблю тебя, Юлёк! Готовишь а-бал-ден-но!» — тяжело плюхнулся в кресло. Подруги как по команде ринулись в кухню.

Все было кончено. В раковине отмокала сковорода, придавленная салатницей, тарелкой и ложкой, а на плите, готовый вот-вот сорваться, лежал противень, уже без картошки.

— Эй! Вы куда сбежали-то? — В кухню бочком вдвинулся озадаченный Валера. — Дай, Юлёк, я тебя поцелую!

Он обнял ее за шею и потянулся губами, изо рта пахнуло царским блюдом. Юльку замутило. Она резко вывернулась и шагнула к раковине, пустила воду. И чем ее так привлек этот кабан здоровый? Ничего-то она сейчас к нему не чувствовала. Одно только мстительное удовольствие.

— Иди, — сказала, — со своей рыжей теперь целуйся! — И стала отмывать грязную сковородку.

Инфанта

Она тихонько раскачивается на табурете, упираясь пятками в пол. Вперед-назад. Маленькая, всклокоченная. Ручки сердито скрещены под грудью.

— Не качайся, — говорю. — Сломаешь.

— Новую куплю!

И опять вперед-назад, вперед-назад. Купит, как же. Много она тут напокупала.

Сидит, уставившись в одну точку, куда-то между вытяжкой и газовой трубой. В спутанных волосах старый крабик с поломанными зубами, он беспомощно свисает за правым ухом. С другой стороны пряди выбились и торчат. Она опускает голову и начинает рассматривать свои ступни. Вверх-вниз. Тапки Пашкины, велики на пять размеров и едва держатся на пальцах.

— Я замуж выхожу…

— Опять?! — Пашка поворачивается от плиты, где шуршит на маленьком огне яичница. В одной руке у него скорлупа, в другой деревянная лопаточка. Как держава и скипетр. — С ума сошла?

— А что? — отвечает она с вызовом. — Нельзя?

— Теоретически? Теоретически — можно. — Пашка явно ее дразнит.

— Я, между прочим, взрослый человек!

— Да ну? — Брови Пашкины ползут вверх, скипетр и держава тоже. Он хочет подчеркнуть, насколько удивлен.

— Как же вы мне надоели, а… — произносит она устало, без выражения.

— На, — говорю, — лучше кофе выпей.

Она вцепляется в чашку, подставляет лицо под струйки ароматного пара, с наслаждением прикрывает глаза.

— Расческу дать? Хочешь, крабик переколю?

— Не надо!

— Где ты ночевала вчера?

— Вам-то что?

— Как это что? — Пашка начинает злиться. — Мы тебе, между прочим, не чужие!

— Как же, не чужие… Хуже чужих! — Она греет ладони о чашку, руки дрожат, и чашка в них дрожит. — Чужие-то нос не суют не в свое дело!

— Не в свое? — Скипетр взлетает над шипящей сковородой, и в стороны летят белые ошметки. — Ну, знаешь! — Пашка хватает тряпку и начинает яростно протирать столешницу и плиту.

Вытяжка низко воет на одной ноте.

— Как же мне надоело от вас зависеть, — шепчет она вроде бы себе под нос, но так, чтобы мы услышали.

— А нам? Нам от тебя, думаешь, не надоело?! — Пашка поворачивается ко мне, начинает почти спокойно: — Пусть делает что хочет. — Речь его едва уловимо ускоряется, голос становится выше. — Достала. Ты как знаешь, а я ее больше вытаскивать не буду!

— Вот и не лезьте, не лезьте! Повторяю: я взрослый, самостоятельный человек!

— Взрослый — это положим. Но самостоятельный?! — Пашка продолжает дразнить.

Вперед-назад, вперед-назад. Все быстрее. Табурет яростно скрипит. У нее делается злое, заостренное лицо. Щеки впалые, под глазами серо. А в глазах уже стоят слезы, вот-вот прольются.

— Что вы вмешиваетесь все время? Что вы лезете ко мне?! — выкрикивает истерично. — Я вам надоела, я знаю!!!