— Я не хочу быть похожим на отца.
Никасия тут же прикрыла ладонью его рот и испуганно сказала:
— Никогда не говори этого вслух, Киллиан! Никогда! Ты меня понял?
Себастьян кивнул, сдерживая в себе взметнувшуюся ярость. Он не скажет… Пока не скажет.
Ему и вправду сначала стоит повзрослеть. А потом… потом он сможет говорить все-что угодно! И будет видеться с мамой каждый день! А не какие-то жалкие пару раз в полгода!
— Будешь грушевый пирог?
— Буду!
Выпечка ощущалась на языке также сладко, как материнские объятья. Себастьян любил все, что она ему готовила.
— А где Рав?
Никасия улыбнулась, проведя ладонью по белой макушке.
— Твой брат обучается в Грин-Оссе.
Глаза мальчика расширились.
— В Академии? В той самой Академии?
— Да, в той самой, — девушка рассмеялась. — Подожди, пока остынет пирог, Кил. Я совсем недавно достала его из печи.
Все было хорошо.
Примерно через пять минут их счастливой болтовни, мальчик начал замечать, что руки Никасии задрожали, а голос стал каким-то нервным и прерывистым.
— Что-то не так?..
— Все в порядке, Киллиан, — в его голосе чувствовалась улыбка, но мальчик нахмурился, предчувствую беду. — Продолжай. Ты говорил об учителе Кане и.. — женщина отвлеклась, когда за окнами раздался какой-то шум. Ее руки напряглись, а затем она взяла сына на руки и сорвалась с места.
— Только не бойся, Киллиан! Все хорошо!
— Мама? — Себастьян не видел, куда его несет мать, но слышал, как под ее ногами скрипел паркет — это означало, что они еще находятся в доме. — Что случилось?
Никасия приоткрыла дверцы старого шкафа и посадила туда мальчика, вместе с псом. Рик не сопротивлялся и ввел себя послушно, только черный хвост мотался из стороны в стороны, стукая Себастьяна по руке.
— Сиди тихо! — Строго сказала она, поцеловав мальчика в лоб. — Я люблю тебя, Киллиан.
— И я тебя, мам, — прошептал тот. По лицу начали течь слезы. Он знал: все плохо. Все очень-очень плохо.
— Сиди до тех пор, пока за тобой не придет Джонатан! Ты понял меня, Киллиан?
Дверцы шкафа захлопнулись прежде, чем мальчик успел открыть рот. Протянув руку, он нащупал несколько вещей, которые пахли грушами и чем-то затхлым. “Значит шкаф” — подумал он, когда изучил полтора метра узкого пространства.
Сначала Себастьян не двигался вовсе, но спустя долгие минуты ожидания, руки и ноги начали затекать от неудобного положения, и когда мокрый нос Рика уткнулся мальчику в руку, Себастьян обнял пса и тихонечко вздохнул.
Не было слышно ни звука. Лишь его дыхание и дыхание пса. Секунды превратились в минуты, а минуты в часы… Он понятия не имел, сколько времени он уже сидел в этом страшном шкафу, но в тот момент, ожидание казалось вечностью — не меньше…
Себастьян погладил жесткую шерсть пса, пытаясь унять колотящееся сердце и расслабить мышцы. Только бы не впасть в панику! Потому что если…если…
Когда от волнения мальчик начал задыхаться, по деревянному полу раздались тяжелые шаги. Себастьян замер, молясь, чтобы эти шаги принадлежали дяде Джонатану, но тело покрылось холодным, липким потом.
Потому что он знал шаги Джонатана.
И знал походку Короля.
И сейчас это был тот самый звук…
Дверцы шкафа скрипнули, мальчик почувствовал, как его взяли за шкирку, а потом он ощутил удар. Рик громко залаял, кружась и прыгая рядом. Но больше всего пугала не боль, не лай собаки-поводыря, а жалобные, тихие просьбы его матери:
— Пожалуйста, Эдвард… Не трогай его…
— Не трогать, говоришь? — голос короля был жесток, как и вся его сущность. — Как же тогда я должен поступить с этим выродком, Ники, мм?
Себастьяна взяли за грудки и подняли на руки. Он начал брыкаться и вырываться, но его связало магией. Металлический привкус на языке вызывал тошноту, но он держался. Лишь бы отец отпустил маму!
— Ребенок тут не причем, — глухо произнес Джонатан.
Дядя? Он тоже тут?
Себастьян обрадовался, когда услышал голос дяди. Значит не все так плохо… Значит они смогут выбраться, и мама…
— Да что ты?
— Только не Киллиан… Убей меня… Только не он, только не Киллиан…
Никасия задыхалась от рыданий, а у Себастьяна даже не было сил сдвинуться с места или открыть рот, он ничего не мог сделать. Мурашки ужаса поползли по его позвоночнику.
— Его зовут Себастьян, — взревел Эдвард. — И я обязательно убью тебя, моя милая, ведь я так долго тебя искал. Но сначала…
— Эдвард, отпусти ребенка, — в голосе Джонатана слышался испуг. — Прошу тебя, отпусти ребенка.
— Ты уже предал их. Какая тебе разница, Джонни, убью я этого щенка или нет?
— Это ребенок, Эдвард. Как ты можешь…
— Себастьян, попрощайся с мамочкой, ты больше ее не увидишь. Ах, какая забавная оговорка, не так ли?
Мальчик изо всех пытался разлепить губы, но их словно склеили, а мышцы сковали невидимой цепью.
— Отпусти его!
Себастьян слышал, как Никасия задыхалась, но вероятно это были не слезы. Это было что-то пугающее, отвратительное, что-то с металлическим привкусом… Что он делал с ней?!