Однажды на краю времени (сборник)

И в этот самый момент Труподав пошел в атаку. Навалился на меня, оглушительно ударив своим тяжелым телом, протыкая длиннющими, как копья, когтями мою голову и тело. Усеянные шипами когти втыкались глубоко и намертво. И жгли, как раскаленное железо.

– А-а-а-ах, Кобб, – мурлыкал Труподав. – Сладенький ты мой.

Я истошно закричал, но он выпил все мои крики, так что во внешний мир прорвалось лишь мое молчание. Я пытался сопротивляться, но он сделал мои движения своими, и я лишь глубже и глубже загонял себя в бездонные омуты его сознания. Собрав волю в кулак, я сопротивлялся. Но оказался бессилен. Я познал томное наслаждение капитуляции, когда сама моя воля и непокорность стали частью индивидуальности моего победителя. Разница между мной и преследователем стиралась, уменьшалась, растворялась. Я преобразился.

Теперь я стал Труподавом.

Манхэттен – настоящая школа мертвецов. Ежедневно там умирает столько народу, что многочисленные монстры голодными не остаются. На складе воспоминаний, украденных у меня Труподавом, я отыскал некую недолгую передышку. Помнится, я сидел по-турецки на жестяном потолке какой-то грязной забегаловки. Прямо надо мной, этажом выше, стриптизерки ублажали японских туристов танцами на столах, и в это время один кобольд обучал меня тонкостям искусства выживания.

– Самое страшное, когда тебя выслеживает не просто хищник, а ты сам, – сказал он.

– Роскошный афоризм.

– Придержи язык. Я тоже когда-то был человеком.

– Извини.

– Ладно, прощаю. Вот что, о саламандрах я тебе рассказал. Гадостный способ протянуть ноги, но, по крайней мере, окончательный. Когда они тебя прикончат, даже мокрого места не останется. Но Труподав гораздо хуже. Это паразит. Настоящей, собственной индивидуальности у него нет, поэтому он лепит свою личность из кусочков всего, что в тебе есть гнусного. Из твоих пороков, из животной похоти. Он дарит тебе бессмертие – вот только больно уж оно мутное. Помнишь, в одном старом мультике страхолюдная жаба говорила: «Поцелуй меня и будешь жить вечно – станешь жабой, но бессмертной». – Кобольд скривился. – Если будет выбор, сдавайся саламандре.

– Ты вроде бы сказал, что я буду сам себя выслеживать.

– Иногда Труподав разрывает тебя надвое и позволяет одной из половинок убежать. До поры до времени.

– Зачем?

– Ноль понятия. Может, ему нравится в кошки-мышки играть. Развлекается он так, наверное.

Отделенный от Манхэттена миллионом миль, я подумал: так вот что со мной сталось. Убежал я далеко, но теперь всему конец. И ладно. Главное – это сокровищница воспоминаний (прекрасных, восхитительных воспоминаний), куда меня сгрузил Труподав. Я купался в них, как в море, подбирал всякие разности – то зимний закат, то жжение в коленке (это я, девятилетний, повстречался с медузой). Ну и что, если я уже начинаю распадаться? Я был опьянен, одурманен, наполнен энергией неопосредованных переживаний. Я упивался жизнью.

И тут по столбику взобралась Вдова. Она искала меня.

– Кобб?

За это время Труподав отошел по решетке от ворот – выбирал, где бы меня переварить с комфортом. Увидев Вдову, он машинально запарковал меня в воспоминании о сером дождливом дне в салоне машины «форд-фиеста» рядом с вокзалом на Тридцатой улице. Мотор работал, печка и «дворники» тоже, и, чтобы заглушить шум, я включил радио, резко нажав на рычажок. В салон машины ворвался Бетховен. «Лунная соната».

– Не дури, крошка, – сказал я. – Знаешь, сколько денег я в тебя вбухал? Вместо этой тряпки я мог бы купить двух первоклассных шлюх.

Она избегала смотреть мне в глаза. Жалобно-писклявым голоском, от которого у меня зубы заныли, она произнесла:

– Дэнни, между нами все кончено, неужели ты сам не видишь?

– Послушай-ка, крошка. Давай-ка не будем спорить, идет? – Я изо всех сил старался вести себя благоразумно. – Мы на автостоянке, мимо люди ходят, всем все слышно. Поехали к тебе, присядем и все обсудим как культурные люди.

Она слегка заерзала на сиденье, поправила подол. Привлекает внимание к своим длинным ножкам и аппетитной попке. Пытается голову мне задурить. Да, эта дрянь умеет поворачивать нож в ране. Даже сейчас, плача и умоляя, она отлично осознает, как сильно меня возбуждает. И хотя мне самому было противно, что ее актерские штучки на меня так действуют, я почувствовал, что завелся. После ссор у нас всегда все в порядке с сексом.

Я сжал свой гнев в кулак и засунул в карман. Одновременно размышляя, что с огромным удовольствием врезал бы ей хорошенько. Она сама напрашивается. Вполне возможно, что в глубине души ей этого даже хочется; у меня частенько возникали подозрения, что ей нравится, когда ее бьют. Однако поддаться этому порыву я не успел.

Воспоминание прокручивалось передо мной, как пленка в видеомагнитофоне, неизменное, неостановимое.