Однажды на краю времени (сборник)

– Поздно, Дэнни. Все прошло. Финиш. У нас с тобой была одна-единственная общая черта. Ни ты, ни я не умели вовремя расставаться с тем, что нам больше не требовалось. Неудивительно, что мы снова вместе. Но разве ты не понимаешь: неважно, чего ты хочешь, а чего не хочешь – твое желание не сбудется. Уже не сбудется. Ты упустил свой шанс. А теперь улаживать уже поздно. – Тут она прикусила язык, ужаснувшись своим словам. Но мы оба знали, что она сказала правду.

– Вдова, – произнес я так мягко, как только мог. – Чарли наверняка…

– Заткнись.

Я заткнулся.

Вдова зажмурилась и закачалась, как на ветру. По ее телу пробежала рябь, превращая ее черты в упрощенную схему, убирая из них все человеческое. Она уже начинала расставаться со своим земным обликом.

Я вновь попытался с нею заговорить.

– Вдова… – произнес я, виновато протянув к ней руки.

Она напряглась, но не отпрянула. Наши пальцы соприкоснулись, сплелись, крепко сцепились.

– Элизабет, – произнесла она. – Меня зовут Элизабет Коннели.

И рассвет, и тот бесформенный ужас, что зовется днем, мы переждали на потолке «Рокси», обнявшись. Когда закат вновь пробудил нас ото сна, мы полночи проговорили, пока не пришли к тому единственному решению, которое в глубине души приняли заранее.

Мы потратили почти целый час, чтобы добраться до Семи Сестер и спуститься на высочайшую точку Талии.

Держась за руки, мы стояли на верхушке мачты. Из-под наших ног, точно порывы ураганного ветра, хлестали радиоволны. Приходилось цепляться изо всех сил, чтобы не сдуло.

У нас под ногами Талия безмятежно болтала с сестрами. Они были верны себе – в решающий для нас миг прикидывались, будто мы им совершенно безразличны. Но все они, как одна, нас подслушивали. Не спрашивайте, как я это узнал.

– Кобб? – произнесла Элизабет. – Мне страшно.

– Ага. Мне тоже.

Долгая пауза. Затем она сказала:

– Давай так: сначала я. Если ты бросишься первым, у меня духу не хватит.

– Ладно.

Она набрала в грудь воздуха – вот смехота-то, если подумать – и, отпустив мачту антенны, рухнула в небо.

Сначала она походила на воздушный змей. Потом на клочок бумаги. И наконец на стремительно падающее зернышко. Я долго стоял, глядя, как она падает и уменьшается. И вот Элизабет растворилась в мерцании этого задника Вселенной, стала еще одной искоркой бесконечности.

Она исчезла, и я невольно задумался, была ли она на самом деле. Действительно ли Вдова была Элизабет Коннели? Или же то был очередной осколок моего разбитого «я», связка объединенных одной темой воспоминаний, с которыми я должен был разобраться, прежде чем решиться на падение в небо? Бескрайняя пустота разверзлась вокруг меня, пустота, заместившая собой все сущее. И, судорожно схватившись за мачту, я подумал: «НЕТ! НЕ МОГУ!».

Но это мимолетное ощущение прошло. У меня масса вопросов, на которые здесь никто не ответит. Еще через миг я разожму руки и последую за Элизабет (если то действительно была Элизабет) в бездну ночи. Вечно падая, я превращусь в фоновое излучение, холодной тончайшей пленкой размажусь по Вселенной, стану гладкой, монотонной, адресованной всем и каждому радиограммой, которая легко поддается совершенно однозначной расшифровке. Пусть Талия передаст мою историю кому-нибудь, кто не поленится ее выслушать. Меня здесь уже не будет.

Пора в путь. Час отлета пробил – давным-давно. Мне страшно, но я ухожу.

Пуск.

Мертвый

Наш столик обслуживали три мальчика-зомби в одинаковых красных куртках: приносили воду, зажигали свечи, смахивали крошки между переменами. Их темные, внимательные, безжизненные глаза резко выделялись на фоне бледной кожи, настолько белой, что в приглушенном свете казалось, будто она светится. Я бы отнес их присутствие на счет дурного вкуса, но как сказала Кортни:

– Это Манхэттен. Легкий, продуманный вызов вкусу здесь в моде.

Один из мальчиков, блондин, принес меню и ожидал нашего заказа.

Мы оба заказали фазана.

– Прекрасный выбор, – откликнулся мальчик чистым, бесстрастным голосом.

Он удалился, но вскоре вернулся, держа в руке связку только что задушенных птиц, и предложил нам сделать выбор. На момент смерти ему было не больше одиннадцати, а его кожа отличалась тем редким цветом, который знатоки называют «матовое стекло» – гладкая, без единого пятнышка и почти прозрачная. Я не сомневался, что он стоил целое состояние.

Мальчик собирался уходить, но, повинуясь неожиданному импульсу, я тронул его за плечо. Он повернулся ко мне.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил я.

– Тимоти.

С такой же интонацией он мог перечислять фирменные блюда. Он подождал еще секунду – убедиться, что дальнейших распоряжений не последует, – и покинул нас.

Кортни проводила его взглядом.

– Он бы чудесно выглядел обнаженным, – мечтательно произнесла она. – В лунном свете, у обрыва. Определенно у обрыва. Возможно, того самого, где встретил свою смерть.

– Вряд ли он бы так хорошо выглядел, если бы в свое время упал с обрыва.

– О, не будь таким занудой.

Официант принес наше вино.

– «Шато Латур 17»? – Я поднял брови.