Однажды осмелиться…

— Когда ее оприходуешь? Давай. Только вряд ли у тебя это получится.

Нахмурился, уткнулся в компьютер.

— Свет, слова выбирай, ладно? Мм… почему такие мрачные прогнозы на мое светлое будущее?

— Ты ее видел последние дни? На ней же лица нет. Она как ужаленная выскочила булку покупать, когда я сказала, что… ну, про Машку сказала.

— Тебя кто за язык тянул?

Света достала из кармана зеркальце, посмотрела в него, ощерив зубы.

— То есть ты девчонке голову морочишь?

— Да она ничего не спрашивала. К тому же у нее у самой муж наблюдается. Сморчок такой.

— Вот-вот. Она спит и видит, как от него отвалить. А тут ты, на белой кобыле. У Оли с головой проблемы. В тридцать лет нормальные люди в меру циничны.

Оторвался от компьютера.

— Светка, ты не понимаешь. В этом и весь цимус. Она просто потерянная такая. Сидит корректором, хотя могла бы дальше двигать. Мужа не бросает, потому что, опять же, куда идти, не знает. Смелости ей не хватает. Знаешь, у меня даже какое-то такое чувство появилось… Защитить ее хочется, проблемы ее на себя взять. Чушь, но трогательно. Я собой доволен. Давно ничего подобного не испытывал.

— Понятно. Вот таких, как я, защищать не хочется.

— Тебя — защищать? Да я еле от пепельницы увернулся.

Помолчали.

— Ага, а потом будешь от нее избавляться, как ты это обычно делаешь.

— Да в том-то и дело, что с ней такой номер не пройдет. Она из тех, у которых «все или ничего».

— Максималисты, по-научному.

— Да нет. Просто она все слишком серьезно воспринимает. Может потом глупостей натворить, в стиле пятнадцатилетней. Сто пудов, что позовет к себе, едва сморчок отъедет на пару дней, — понаставит свечек, музычку подберет. И будет ждать признаний.

— Да… иначе, боюсь, никак.

Опять уткнулся в компьютер:

— А ты не издевайся. Вообще-то я не тороплюсь. Посмотрим.

Света встала, подошла к двери.

— Ты только уж скажи ей что-нибудь… жизнеутверждающее. А то она рассеянная стала, глаза на мокром месте, детский сад. Если бы я знала, что она такая сахарная — замужняя с ребенком, — не говорила бы ничего. Кстати, она уже две опечатки упустила. А нам сдаваться через неделю.

— Ну, скажу, что статью ее в следующий номер поставим.

Света резко повернулась.

— Да неужели? А мои тексты тебя не устраивают!

— Свет, не кипятись. Тут ничего личного. У нее хороший материал, с ним можно работать. Из этих рассказов кайтеров она вылила всю воду, получилось очень живо. С технической частью разберемся. А ты… ты фантастический дизайнер, но писать тебе вредно.

— Ясно. Что ж ей сразу не сказал? Она скисла, бедная.

— Ну так, чтобы не расслаблялась. И прекрати говорить о ней в покровительственном тоне. Склочный вы все же народ, бабы.

Света пожала плечом, взялась за ручку двери. Отправил ей вдогонку:

— Машке не скажешь?

— Черт с тобой. Делаю исключительно ради нее. Зачем ей трепать нервы. Да и у тебя, надеюсь, ума хватит цветочек не срывать. Камушком потом на шее повиснет. У меня одно условие: держи в курсе. Нико… ну немножечко… Мне ж интересно.

— В ближайшее время новостей не жди, работы полно.

60

Самое трудное — это не падение. Ну что — падение? Летишь себе, думаешь о жизни. Думаешь о том, что — не сложилось, о том, что глупо от этого зависеть. Заставляешь себя делать обычные дела — если не с радостью, то хотя бы не с отвращением. Говоришь себе, что у тебя нет поводов для того, чтобы отворачиваться от мира и утыкаться носом в диванную подушку. Ведь и правда — ты ничего и никого не потеряла, потому что ничем не владела. Это все фантазии: вообразишь полные ладони, а потом окажется, что они по-прежнему пусты. А ощущение от сладкой тяжести осталось, вот ты и тоскуешь. Но это все можно пережить.

Самое трудное — это падение и за ним — взлет. Ты уже стреляный воробей, ты веришь и не веришь. Сердцу верить хочется, но разум отказывается — ты только-только начинаешь успокаиваться, жизнь входит в колею. В конце концов, в колее тоже неплохо: нервы на месте.

Еще немного — и Оленька прониклась бы благодарностью к Володику. Терпел, молчал. Делал вид, что ничего не понимает. А может, и правда ничего не видел?

Да и было что?

Наверно, что-то было. Потому что сегодня Света ни с того ни с сего поинтересовалась у Шлыкова, как его жена терпит постоянные ночные возвращения. И добавила: «Ей что, все равно?» Губу прикусила, сдержала улыбку. Оленька заметила. Наверно, Света его жену не переносит. Или, скорее всего, просто завидует. Так или иначе, вопрос бестактный. Но Нико не надулся, спокойно так ответил: «Может быть».

И Света не выдержала, хихикнула, непонятно, что ее так рассмешило. Наверно, безучастие, с которым он это произнес. Да кто ее знает.

Но с той минуты начался этот пугающий взлет, пугающий: второй раз падать страшнее. Это как в аквапарке: съехать первый раз с горки — как нечего делать, а вот второй… Но стало так легко сразу. Так легко.

А, да, еще в апрельский номер кайтеров ставят. Надо позвонить Глебу, порадовать.

61

Номер сдали, сидели напролет последнюю неделю, поэтому Нико отпустил всех до первого февраля: с субботы до вторника, четыре дня свободы.

Четыре дня для того, чтобы подумать.