Однажды осмелиться…

Имея на руках имя, можно звонить по фешенебельным отелям (не станет же мэтр ютиться в дыре). В отеле попугай берет трубку, а ты официальным тоном просишь соединить с господином Коимори Итиро. На имя среагировали в «Мариотте»: сказали, уже уехал, но могут дать телефон пресс-службы. Взяла, без всякого энтузиазма. Не получилось Нико удивить.

Позвонила в пресс-службу, так уж, просто.

— Hi, can I speak with Koimori Itiro?

— Девушка, можете по-русски…

Да, мэтр отбыл в Страну восходящего солнца. Но никаких интервью он не давал. У старика с английским туго.

— Но наш корреспондент записывался…

— Он, наверно, на мастер-класс записывался.

— Нет, сказал, что господин Итиро ему полчаса выделил…

— Господин Коимори. У них сперва фамилия, потом имя. А как зовут вашего корреспондента?

— Шушлебин.

— Шушлебин, лохматый такой? А, так его с мастер-класса вывели. Была презентация, он напился саке и начал, ммм, неуважительно себя вести по отношению к господину Коимори.

— Правда?

— А что вы думаете… Если у вас есть вопросы, подъезжайте, ответим.

— Но мне нужно, чтобы сам…

— Вы как маленькая. Напишете, что он и отвечал.

73

У них все было: фотографии с мастер-класса, яркие картинки японской снеди, даже портрет Коимори-сана: тощенький такой япоша, в морщинах — будто взяли и хорошенько смяли личико. Сидит на стульчике в этаком золотистом халате.

Как все обговорили, Оленька включила мобильный и обмерла: четверть пятого, и не меньше сорока минут добираться. Едва вышла из офиса, телефон зазвонил.

— Оля, ты где? Шлыков зол.

— Сережа? Я еду. Скажи ему, что японец у нас на крючке.

— Какой японец?

— Ну скажи. Он знает.

Не успела до метро добежать — звонок.

— Оля, что за шутки?

— Нико, я с представителями японца встречалась. Материал есть.

Молчание.

— Ты когда будешь?

Не слишком-то он обрадовался.

— Через полчаса.

— Поторопись.

И трубку положил.

74

— Оля, когда все делают что в голову взбредет, это называется анархия.

— Но…

— Я тебе этого задания не давал. Вообще, ты корректор, а не репортер. Забыла?

Вот так, прилюдно. Света, с красным от сморкания носом, от экрана оторвалась, наблюдает.

— Я хотела…

— Да мало ли, что ты хотела, мне на фиг не нужны представители, мне китаец нужен.

— Японец, — это Серега.

— Ну японец. А не какие-то там…

— Да он никому не давал интервью! Он не говорит по-английски! Он старый и больной! И статью он эту никогда не прочтет, кому какая разница! У них половина ответов была заготовлена, он еще дома у себя на вопросник ответил! И ничего, никто не жалуется! Твой любимый Шушлебин вообще наклюкался и нахамил старикану, вывели под белы руки! Ну давай, я сейчас все порву и в помойку! Выкручивайтесь сами. Мне все равно.

Оленька достала из сумки листы — с подробным рассказом о суши, о становлении мастера Коимори, с его ответами на вопросник, — и исписанные ею самой.

— Не надо так не надо. Только фотографии оставлю — обещала вернуть.

Разорвала надвое листы и бросила в мусорную корзину.

— Все.

Никто не шевелился.

Оленька села за стол и уставилась в компьютер. Она повторяла себе, что сама виновата, инициатива наказуема, Шлыков такой же, как и все. Слезы поднимались, накатывали, она их смаргивала, но было их слишком много.

— Оля, зайди ко мне… с картинками.

Ушел в кабинет.

Оленька поднялась не сразу. Потерла глаза, напрочь забыв, что с размазанной тушью будет больше походить на панду, чем на обольстительницу. Посидела, глядя в экран. Просто глядя в экран, как в пустоту. Вера снова принялась стучать — ведь есть же динозавры, которые все еще приносят от руки нацарапанное. Остальные занялись своим делом. Никто не подошел.

Оленька взяла фотографии и поплелась к Шлыкову.

75

— И бумаги, которые ты так театрально порвала, захвати.

Вернулась к своему столу, достала из мусорки что было.

Молча перебирал фотографии. Посмотрел на горку обрывков:

— Вот тебе скотч, склей их, пожалуйста.

Села здесь же, потянула за хвостик моток липкой ленты, он взвизгнул, заскрипел, раскручиваясь.

— Ножницы есть?

Посмотрел исподлобья.

— Есть. — Протянул. — Ты мне такой даже нравишься.

— А ты мне — нет.

Она понимала, что — хамит. Нико прежде всего начальник.

И она понимала, что ему это не придется по нраву.

Несколько секунд он боролся между желанием одернуть ее и осознанием того, что она права. Не нашел ничего лучшего как выйти, оставить ее одну.

76

Может, это и было похоже на объявление войны. Хотя смешно: воробей против пушки. Прозрачным на просвет клювиком долбит гусеницу танка:

— Я сегодня сама домой поеду.

Это уже когда он склеенные бумажки полистал.

— Если поедешь, я тебя уволю.

77

После истории со Светой — когда она потащилась проверять, не прячется ли Оленька в машине (влюблена она в Шлыкова, что ли?), — выходили вместе. Серега с Егором то ли не придавали этому значения, то ли до лампочки им было.

Сейчас тоже вышли вместе, ни слова не говоря. Нико снова парковался недалеко от подвала — что теперь скрывать. Сели в машину. Все уже разъехались, они последними были.

Оленька пристегивала ремень, когда Шлыков склонился к ней, прижал ладонью плечо к спинке сиденья.

Она увернулась от его губ.

— Не надо.