Однажды в Африке

Быстро преодолев крутой трап из боевой рубки на ГКП, комбриг влетел в "мозговой центр" корабля. Дорвавшись до микрофона общекорабельной трансляции, он металлическим голосом произнес: "Командирам боевых частей и начальникам служб пр-р-рибыть на ГКП!"

Петровский умышленно не назвал группу командования, зная заранее, что они появятся первыми. Так и произошло. Командир виновато посмотрел на комбрига и принялся за старпома. Тот засуетился. И начали появляться, как опята на пне, командиры боевых частей и служб. Замполит, учуяв неладное и желая разрядить напряженность момента, попытался заговорить с Петровским о военно-политической обстановке в районе выполнения предстоящих задач. Но по выражению лица последнего понял, что разговор на эту тему сейчас бесполезен. "Зам" ошибался. Комбриг уже "пришел в меридиан", иначе говоря, взял себя в руки.

Вообще, Петровский был человечным комбригом. Он вникал в нужды и проблемы подчиненных, понапрасну не повышал на них свой голос. Имея небольшой рост, он стремился вырасти по службе, но задержался на капразе*. Своевременно сообразив, что это предел его возрастных возможностей – комбригу было под пятьдесят – успокоился и командовал бригадой надводных кораблей уверенно и стабильно, оттачивая организацию корабельной службы до видимого одному ему совершенства. Моряки меж собой окрестили его Петровичем, и в этом была дань уважения к комбригу. Его негласно любили, и он это чувствовал.

– Все собралися? – откуда-то снизу раздался голос начПО, с его привычным "ся", а потом явился и он сам.

"Легок на помине…" – подумал комбриг.

– А я-то найти их все не мог, растворилися по каютам, – продолжал начПО, напористо беря инициативу в свои руки.

"Вот где ты сам "растворилися"? – про себя передразнил его Петровский. Он был педантом в вопросах субординации и не позволил бы себе задать подобного рода вопрос своему заместителю по политчасти в присутствии подчиненных.

– Сергей Алексеевич, – обратился тем временем начПО к командиру корабля, продолжая владеть инициативой на ГКП, – сейчас мы все дружно профильтруем корабль с форпика в ахтерпик, чтобы проверить все помещения и убедиться…

Начальник политотдела не успел завершить свою мысль, так как наконец-то раздался голос комбрига:

– Командир! Играйте "Большой сбор!" Построение на юте! Проверить по списку наличие всего личного состава на борту! Надеюсь, дамы сообразят, что после проверки трап будет убран.

"Не мешало бы проверить и холостяков", – подумал "зам". Вчерашний прощальный ужин по случаю убытия в дальний поход не гарантировал благоприятного исхода. Правда, "бычки"* доложили старпому о прибытии всей группировки, но старое правило "Доверяй, но проверяй!" и опыт службы делали свое дело.

Объектом номер один среди офицеров-холостяков считался лейтенант Пеков. Как и его подчиненные из трюмной группы, он всем своим внешним видом напоминал окружающим, что его специальность "трюмача" предполагает непосредственный контакт с ГСМ*. Он считал, что отсутствие на его униформе различного рода опознавательных масляных пятен несовместимо с самим понятием "трюмача". Конечно, не эти пятна волновали сейчас замполита.

Пеков входил в состав основного ядра холостяков, посетивших вчера местный ресторан, где его очень даже хорошо знали, правда, не с лучшей стороны. Он отличался от остальных завсегдатаев этого заведения тем, что раньше всех выводил себя из нормального состояния и, как уже бывало не раз, порывался завладеть ритм-гитарой у сопровождавшего застолье ансамбля. Все здесь знали, что Шуре Пекову "медведь на ухо наступил" и играть на музыкальных инструментах он сроду не умел и вряд ли когда сумеет.

Вернув гитару в ансамбль, "трюмача" усадили в такси и, заплатив водителю двойную таксу, отправили на корабль. Пеков был доставлен в целости и сохранности, если не считать безнадежно утерянных левого погона с двумя маленькими лейтенантскими звездочками да галстука с заколкой за сорок копеек. Машина ушла, а он, уцепившись за трап, поданный с корабля на причал, еще долго раскачивался, не решаясь ступить на него. Ходить он уже не мог. Ползти же по трапу Пекову не хотелось – офицер все-таки. Корабельная вахта не желала принимать его в таком виде. Мучения лейтенанта длились недолго. Поднятые "по-тревоге" трюмные взяли своего командира под руки и быстро затащили на верхнюю палубу, тут же опустив его в первый попавшийся люк, чтобы начальство не заметило. Берегут трюмные своего "трюмача"!

На построении экипажа по сигналу "Большой сбор" были все. Исключение разве что составил какой-то новоиспеченный лейтенантик-штурманец, выпускник училища. Он числился сверх штата, поэтому, кроме кадровиков, его особо и не искали. Лейтенант "не делал погоды", хотя, конечно, найти его следовало. В суматохе последних перед выходом в море дней о нем как-то подзабыли. Для всех остальных штатных членов экипажа действовало неписаное правило, в соответствии с которым моряк должен прибывать по этому сигналу живой или "никакой".