Однажды в Америке

Дядя Миша происходил из еврейской семьи, его отца вместе с детским домом эвакуировали в сорок втором из блокадного Ленинграда в Ташкент. В Ташкенте же маленький Миша Гришман рос, рос на стыке еврейской, русской и среднеазиатской культур. Мать же его была из репрессированных крымских татар, и, несмотря на этот брак, Борис Гришман все же стал прокурором одного из районов Ташкента. Именно в его районе, кстати, начинал работать некто Усманов, сын которого, Алишер, стал самым богатым человеком в России.

Сам же Миша Гришман окончил юридический факультет МГУ, работал в Москве, вел какие-то дела с союзными республиками и был вынужден покинуть родные пенаты в середине девяностых, когда происходил передел собственности и власти и стрельба в Москве приобрела совсем уже фронтовой характер.

Так дядя Миша оказался здесь и неожиданно сам для себя стал одним из основных адвокатов узбекской диаспоры Нью-Йорка. Помогал он и русским… мне помогал, имел связи – узбеки друг друга не бросали, держались вместе, не то что мы – русские. Дядя Миша помогал детям из местных узбекских семей поступить на юридический факультет местных университетов, брал на подработки – понятно, что его крестники были ему благодарны. Так что у дяди Миши были свои люди в ФБР, в налоговой, в мэрии, знакомый федеральный прокурор (почему-то азербайджанец, а не узбек) и еще много кто. В США, конечно, борются с коррупцией, но для них коррупция это деньги, а восточную форму коррупции в виде услуг и благодарностей они ни понять не могли, ни бороться с ней. Так что бизнес дяди Миши процветал, и к нему обращались не только с Брайтона, но и многие другие…

Дядя Миша имел собственный блок в одном из старых домов, на первом этаже он принимал, на втором и третьем – жил. Меня там уже знали, так что пустили без вопросов, я прошел через разделенный перегородками на кабинки зал и поднялся наверх по старой, дребезжащей лестнице и…

А это еще что…

– Михаил Борисович…

– А… здравствуй, Санечка.

Михаил Борисович… короче, я просто не ожидал такого. Гришман был домоседом, он за пределы Брайтона-то выбирался несколько раз в год. А сейчас – он был в сером, не по погоде жарком, костюме, с кепкой на голове, и у него было два… нет, похоже, что три чемодана.

– Михаил Борисович…

– Проводишь меня до вокзала?

– Да, конечно, – на автомате сказал я, – а…

– В дороге поговорим… Санечка.

Михаил Борисович… взял один чемодан, а я – два. И мы пошли на выход, но почему-то не через фирму, а боковой, выходящий на пожарную лестницу. Я, кстати, говорил Гришману заделать его, но он только смеялся и отмахивался.

В узком проулке между домами стоял автомобиль Гришмана, ухоженный и вылизанный до блеска, S600L в сто сороковом кузове. Тот самый, из девяностых. Стоил он сейчас даже в идеальном состоянии десятку, не больше… в США машины дешевеют очень быстро, так как ремонт дорог, и проще купить новую машину, чем заниматься ремонтом старой. Но Гришман держал машину как память и вкладывался в нее… «Мерседес» был как новенький.

– Клади сюда, Сашенька…

Я открыл дверь – и Гришман выкатился на улицу.

– Михаил Борисович… может, я поведу.

– А давай…

Гришман перебрался на пассажирское… дверь захлопнулась и моментально отсекла все звуки. Все-таки «Мерседес» есть «Мерседес».

Я тронул машину с места.

– Хороша, а?!

– Красавица… ты куда?

– На вокзал…

– Какой вокзал, в ДжФК давай… – засмеялся Гришман.

«Мерседес» плыл по асфальту… я вел осторожно – хотя подвеска могла выдержать и намного больше…

– По твоему делу, Сашенька. Я договорился, документы заберешь готовые у Димы. Денег не плати, я ему уже заплатил. Дима тебя не подведет…

– Понимаю… простите, Михаил Борисович… а вы…

– На Родину я, Сашенька. На Родину…

– А…

– Навестить хочу… Ташкент по ночам снится.

– Понимаю…

– А тебе Москва? Не снится?

Я пожал плечами.

– Да нет…

Мне на самом деле не снилась Москва. Почему-то не снилась. Как отрезало.

– А зря… Очень зря, Сашенька…

Я притормозил… пробка. Начинается.

– Михаил Борисович… вы же знаете, у меня – обстоятельства. Нельзя мне в Москву. Никак нельзя.

– Ну, тогда во Францию поезжай. Где служил… вспомни старое, тряхни стариной.

– Работа, Михаил Борисович… – сказал я и понял, что что-то не так. Гришман напряженно смотрел в стекло… старика что-то напрягало и напрягало серьезно. Машина снова набрала ход, и я поинтересовался:

– Случилось что, Михаил Борисович…

– Случилось, Сашенька. Случилось.

Я вдруг понял, что. Гришман болен. И поездка эта в родные места – скорее всего…

– Сколько? – спросил я.

– Да кто его знает…

– Врачи что говорят?

Гришман вдруг недоуменно уставился на меня.

– Саша, ты чего.

– Извините, Михаил Борисович…

– Ты подумал, что у меня…

И тут Гришман сделал то, чего я никак от него не ожидал. Он… рассмеялся.

ДжФК стоял на своем месте, вместе с его гулким неудобным терминалом, тесными парковками и разбитым асфальтом. Я оставил «мерс» на парковке, собрался выйти за чемоданами, и тут Гришман остановил меня:

– Подожди, Саша…

…

– Ты подумал, что я болен, так?

– Ну…

– Я здоров. Только обследование проходил.

Я ничего не сказал, потому что не знал, что сказать.