Однажды в Бишкеке

— И мой! — сказала Джейн и взяла меня за руку. Она уже слишком долго терпела мужской разговор. Дедушка смутился:

— Ради Бога извини меня, дорогая! Конечно же, и твой!

Джейн наморщила носик.

— Ну, ладно, прощаю! Ну, иди уже, дедушка Илья! Нам играть надо!

— Отличная идея, принцесса! Homo ludens![57]До встречи, друзья мои!

Дедушка исчез. Мы с Джейн вошли, взявшись за руки, в зал, наполненный детьми, этими несмышленышами, делающими мою жизнь кошмаром. Взрослые вокруг меня тоже были не слишком знающими, не шибко понятливыми. Но они, по крайней мере, не портили мои книги, не шумели так страшно, легко соглашались оставить меня в покое и, конечно же, не ныли, чтобы я почитал им вслух «Волшебника изумрудного города». Это был единственный способ загипнотизировать назойливых человечков, чтобы получить потом в благодарность полчаса невмешательства. Так что романы я тискаю с малолетства.

«Чем дальше шли путники, тем больше становилось в поле маков. Все другие цветы исчезли, заглушенные зарослями мака. И скоро путешественники оказались среди необозримого макового поля. Запах мака усыпляет, но Элли этого не знала и продолжала идти, беспечно вдыхая сладковатый усыпляющий аромат и любуясь огромными красными цветами. Веки ее отяжелели, и ей ужасно захотелось спать. Однако Железный Дровосек не позволил ей прилечь.

— Надо спешить, чтобы к ночи добраться до дороги, вымощенной желтым кирпичом, — сказал он, и Страшила поддержал его.

Они прошли еще несколько шагов, но Элли не могла больше бороться со сном — шатаясь, она опустилась среди маков, со вздохом закрыла глаза и заснула.

— Что же с ней делать? — спросил в недоумении Дровосек.

— Если Элли останется здесь, она будет спать, пока не умрет, — сказал лев, широко зевая. — Аромат этих цветов смертелен. У меня тоже слипаются глаза, а собачка уже готова».

Все двадцать пять тотошек старшей группы детсада № 127 были уже готовы. В те времена чтение вслух служило очень сильным детским наркотиком. Я закончил. Оставшись без подпитки, расколдованные тотошки издали разочарованное «у-у-у!» и стали нехотя расползаться к своим куклам, машинкам, ксилофонам. А меня ждали великие дела.

— Куда ты? — спросила Джейн.

— Мне надо побыть одному.

Джейн наморщила носик.

— Хорошо. Побудь. А я буду рядом.

И уселась на желтый линолеум.

— Не бойся! Я не буду мешать.

Я подумал.

— Ладно. Но тогда ты будешь Жозефиной. Согласна?

— Согласна, — кивнула Джейн.