Однажды в Бишкеке

Пока я отправлял мэйл, я еще и сепаратно пыхнул маленькую трубочку, и родной Бишкек особенно весело побежал навстречу нашей черной «Волге-Волге». Два месяца мы уже здесь. Я неплохо знаю город, да только из-за своей пространственной дисфункции представляю его себе, как на средневековой карте: все объекты нарисованы, но расстояния и направления между ними носят произвольный характер. Вот ЦУМ. Уже не джабык, открылся. И товар в нем бар. Трудяга с плаката сообщает, что мы работаем — иштебиз. И про сникерс я знаю: тортонбой, сникерсже! Я не чувствую, что погибну в Бишкеке. Всякое, конечно, может случиться, но силовые линии смертельной опасности проходят через меня, не убивая. Такое уже было. Тряханет прилично — я помню. Но без страха, потому что один раз я уже это перенес. Во мне цементируется уверенность, что Страшновский не всесилен. Вон как прогнулся перед нашим балом! Потому что конъюнктурщик. Масштабный бал с серьезными людьми ему нужен. И он слишком любит деньги. Мне кажется, я на правильном пути.

В кафе «Навигатор» Юппи шавар ли эт а-сутуль[71], сообщив, что влюбился. В Наташку.

Черт! Хреновый я друг! Как я мог не заметить?

— А тебе самому она разве нет? — Юппи блеснул глазками на блюдечках, и стало ясно, что ставки сделаны. Исходов может быть два: либо Наташка ему даст, и дело обойдется, либо она ему не даст, и тогда мало не покажется. Юппи будет развлекать, ублажать, умасливать, затаскивать, умирать, психовать, приставать, доставать, докапываться, дознаваться, уговаривать, умолять, угрожать, раскаиваться, плакать и врать, что покончит с собой. И лучше бы, конечно, Наташке дать ему сразу, потому что все равно ведь придется.

— Не, Мартынуш, серьезно! Я только голос ее слышу, и у меня встает. Согласись, это любовь!

Юппи пребывал в тонизирующем предвкушении счастья. Я сказал:

— Ну, раз встает, то это, конечно, точно любовь.

Однако мои всадники в кольчугах из молекул каннабиса уже взгромоздились на ретивых коней и были готовы, обнажив мечи, броситься полевым галопом на разведку того, что дедушка Илья, не признающий философии, называет философствованием. Юппино признание послужило ярким стартовым флажком.

— Слушай, — спросил я Юппи, — а школьная форма для тебя фетиш?

— Аск!

— Ужас!

— Почему?

— Мы все под колпаком у Дарвина.

— У Чарльза?

— У него!

— А чего он такого сделал?

— Он прокатился по миру на кораблике «Бигл» и пришел к выводу, что эволюция вкладывалась и будет вкладываться по полной, хитроумно, подло и агрессивно только в одно: чтобы сперматозоид смог впилиться в яйцеклетку. Мы совершенно беспомощны перед лицом секса. Взять, например, меня. В свое время я страшно запал на школьную форму. Ну, ясно почему: хотелось выебать всех одноклассниц, ну или хотя бы почти всех. Даже первая в жизни фраза, которую я реально подумал по-английски, была про форму: «School uniform fuck will bring me luck»[72]. И долбаная эволюция распорядилась так, чтобы моей главной сексуальной фантазией стала девочка в школьной форме.

— Так это «Лолита»!

— Ни фига! Для Гумберта существенными были другие критерии, а я залип на форме. Но мне сорок лет, и что мне теперь — блядей школьницами наряжать? Подчиниться безмозглому эросу? Отупеть? Перестать расти над собой? Мое сознание и мой сексуальный стимул находятся в глубочайшем конфликте. Но попсовая эволюция навязывает мне выход: не можешь ебать девчонку своей мечты, так еби абы какую — это ведь тоже удовольствие! Для рабов, конечно, но удовольствие. То есть эволюция, вместо божественного слияния душ, предлагает мне буржуазный суррогат для продолжение рода. Вова Путин какой-то!

— Так ты чего, решил совсем больше не ебаться? — с надеждой на сенсацию спросил Юппи.

— Не знаю, старик, не уверен. Святость не ищет простых путей. Когда ангелы божьи сопровождают движения тел звоном своих колокольчиков, хотя прекрасно ведают, подлецы, что я сейчас, закрыв глаза, представляю себе во всех деталях, как снимаю предмет за предметом школьную форму с Сашки Юхвец из 7-Б, а в качестве перебивочки — как она голая прыгает через «коня» на уроке физкультуры, — такое соитие совершается во благо. Ангелы прикрывают на мою подлость свои длинноресничные глазки ради короткого, но оздоровляющего счастья отдельно взятой женщины. Безнадежно несчастной частью человечества являются мужчины, а женщины, если их хорошо ебут, могут быть и счастливыми.

— Почему ты такая сволочь? — спросил Юппи.

— По отношению к женщинам?

— По отношению ко мне! Фигли было пыхать одному?! Сиди тут, никуда не уходи, а я сейчас схожу в тубзик и тоже дуну!

Когда Юппи вернулся, меня спас Фархад. Помните, тот военрук, который потерял руку в Афгане и рассказывал, что они были молоды, солдаты и коммунисты. Если бы не он, мне пришлось бы увязнуть в одном из тех отвратительных разговоров, в которых обсуждается, кто же такие на самом деле женщины; есть ли у них душа; что же они, суки, творят; и почему так получается, что с ними нельзя и без них тоже нельзя.