Однажды в Екатеринбурге

– Ага. Я поварёнок. Как очутилась, расскажу как-нибудь в другой раз, это ужасно длинная и запутанная история… Ну, а ты-то что, теперь монашка?

– Не монашка, а послушница. В общем, скиталась, скиталась, бродила тут, голодала… А потом прибилась к монастырю. Пока я при нём. Там хоть крыша над головой есть и кормят более-менее.

– За грех предательства исповедовалась уже? – ехидно спросила я.

– Полина, перестань! Я же уже извинилась! И подробно объяснила тебе, как было дело. Я не собиралась никого предавать, я не знала, что ты там куришь!.. Лучше скажи: ты не знаешь, как попасть домой?

– Не знаю, – я вздохнула. – Я собиралась спросить у тебя то же самое.

– Ладно, девки, – сказал караульный. – Хорош вам трепаться! Послушница пущай идёт восвояси, а ты на кухню!

– Позвольте ещё две минуты! – взмолилась Алёна.

– Засекаю, – пробурчал красноармеец.

– Полин… Ты помнишь, о чём мы говорили на последнем уроке истории?.. – внезапно спросила моя современница.

– Помню. А что?

– Ты по-прежнему думаешь так же, как и тогда?

– Ну… наверно…

– Хорошо… Ну, ладно… Вот, возьми корзинку. Тут яйца, хлеб и сливки. А вот этот пирожок – он для тебя.

– Для меня? – я изумилась.

– Да. Как ты любишь, с вишнёвым вареньем. Я пекла его и думала о тебе. И вот Бог послал нам встречу.

– Ты серьёзно?

– Серьёзнее некуда. Это личный гостинец тебе. Съешь сама. Вон, в карман положи. Ну, давай!

– Объедаете Романовых? – спросил караульный и хмыкнул.

– Да они триста лет свой народ объедали! Пришла наша очередь! – парировала Алёнка. – Один пирожок для подруги. От них не убудет.

– И то верно, – ответил охранник. – Ну, всё. Расходитесь.

– Пока!

– Ну, даст Бог, еще свидимся!

* * *

С тех пор, как попала в 1918 год, я всегда была немного голодной. Поэтому от пирожка отказываться не стала и откладывать его до каких-нибудь лучших времен – тоже. Чтоб в одиночестве, как и велела Алёнка, насладиться вишнёвым вареньем, я пошла в свою спальню – вернее, в ту комнату, где стоял диван, служивший мне спальным местом, и которую я делала со служанкой Аннушкой Демидовой, некрасивой сорокалетней особой, имевшей должность с глупым названием «комнатная девушка».

Аннушки в комнате не было. Я села на диван и откусила от пирожка.

Вместо сладости во рту я ощутила что-то сухое и жёсткое.

Никакого варенья там не было.

В этом пирожке вообще не было начинки.

В нём была только записка.

Я развернула её и прочла:

«Государь император! Передаём вам это письмо через надёжного человека. Мы, сёстры из Ново-Тихвинской женской обители и помогающие им, но желающие остаться безвестными друзья России, ни за что не допустим глумления над вами, а, тем более, вашей гибели. Когда вас привезли в Екатеринбург, мы начали рыть подкоп к Ипатьевскому дому из дома Зотова. С Божьей помощью, он почти готов. Через день или два мы доберёмся до подвала вашего узилища. Повар Харитонов помогает нам, так что и вы можете на него полагаться. Заклинаем вас воспользоваться вырытым нами проходом, чтобы спасти вашу драгоценную особу и особы членов императорской семьи, а также уберечь Россию от Божьего гнева, каковой может быть на неё навлечён в случае совершения жидобольшевиками страшного греха цареубейства. Засим остаёмся, преданнейшие ваши подданные, А., Ф., Е., Д. и Д.»

Обалдеть! Сёстры роют подкоп! Нет, наверно, не сёстры, а всё-таки мужики, «помогающие им и желающие остаться безвестными»… Интересно, это подтянутые офицеры, которые держат лопаты руками в белых перчатках и сгребают землю, хрустя французской булкой? Или такие же работяги с заводов, как и те, что охраняют Дом Особого Назначения?

Впрочем, всё это неважно. Самое интересное, что Алёнка поручила раскусить этот пирожок именно мне. Вероятно, предполагалось, что он вместе со всей корзиной продуктов попадёт на кухню к Харитонову, а тот уж либо догадается разломить его сам, либо подаст к царскому столу… Но Алёна встретила меня и для верности дела решила, что будет лучше, если записка попадёт именно в мои руки, а я уже передам её Романову.