Однажды в Голливуде

— Ну, он уже не в лучшей форме. — Уточняя: — На самом деле далеко не в лучшей. И он смиряется... — Рик подыскивает слово, подходящее для дилеммы Изи-Бризи, — с тем, что с каждым днем становится... э-э... всё... э-э... — Он открывает рот, чтобы сказать «никчемнее», но изо рта вырывается только громкий всхлип.

Всхлип застает врасплох Рика и привлекает внимание Мирабеллы. Он снова открывает рот, чтобы сказать «никчемнее», но слово застревает в горле. С третьей попытки он выдавливает «никчемнее», после чего по щетинистым щекам проливается поток слез, а сам он сгибается пополам.

«Ну отлично, — думает он, — что, теперь я рыдаю перед детьми из-за своей просранной жизни? Твою ж мать, я превратился в дядю Дэйва».

Мирабелла как можно быстрее вскакивает со стула и оказывается на коленях у ног Рика, поглаживает ему правое колено, чтобы успокоить. С силой вытирая слезы с глаз, от стыда и презрения к себе, он посмеивается, чтобы показать малышке, что он в порядке.

— Хе-хе, м-да, старею, видать. Не могу говорить ни о чем трогательном, не залившись слезами, хе-хе.

Девочка думает, что все понимает, и продолжает утешать расклеившегося ковбоя, который теперь в ее глазах напоминает Трусливого Льва.

— Все хорошо, Калеб. Все хорошо, — успокаивает она. — Похоже, это очень грустная книга. — Сочувственно качая головой: — Бедный Изи-Бризи. — Пожимая плечами: — Я и сама чуть не плачу, а я ведь даже не читала.

— Подожди, когда исполнится пятнадцать, и еще сама это проживешь, — говорит он себе под нос. Она не расслышала и переспрашивает:

— Что?

Он цепляет улыбку под приклеенными усами:

— Ничего, солнышко, просто подшучиваю. — Потом, поднимая свой вестерн, объявляет: — И знаешь, может, ты и права. Может, эта книга задевает сильнее, чем я думал.

Девочка прищуривается, поднимается во весь рост и сообщает:

— Мне не нравятся прозвища вроде «солнышка». Но раз ты расстроен, мы обсудим это в другой раз.

Он слегка посмеивается про себя из-за ее реакции, пока она забирается обратно на свой стул. Устроившись поудобнее, она обводит взглядом Рика во всей его косматой коричнево-бахромно-курточной красе.

— Значит, это твой костюм Калеба Декото, да?

— Да. Как тебе? Не нравится?

— Нет, ты стильный.

«Да, она права. Не так уж плохо», — думает он.

— Просто... Я и не знала, что Калеб должен выглядеть стильно.

«Ну бля, я так и думал».

— Я слишком похож на хиппи?

— Ну, — размышляет маленькая актриса, — я бы не сказала «слишком».

— Но вообще похож?

— Ну, — отвечает она, сбитая с толку, — в этом же и задумка, разве нет?

— Видимо, — пренебрежительно фыркает Рик.

Маленькая актриса дает более подробный анализ своего первого впечатления:

— Слушай, это не то, что я себе представляла, когда читала сценарий, но идея неплохая. — Потом, оглядывая его пристальней и учитывая описание персонажа: — На самом деле чем больше я смотрю, тем больше мне нравится.

— Неужто? — спрашивает Рик. Но этим не довольствуется. — Почему?

— Ну... — Восьмилетняя девочка задумывается. — Лично мне хиппи кажутся... довольно сексуальными... довольно гадкими... и довольно страшными. А сексуально, гадко и страшно — весьма удачный выбор для образа Калеба.

Рик снова фыркает и думает: «Да что эта мелкая смыслит в сексуальности?» Но ее слова все же унимают тревоги из-за внешнего вида Калеба Декото.

Теперь, когда даны ответы на все вопросы Рика, приходит черед Мирабеллы.

— Калеб, можно задать личный вопрос?

— Валяй, — просто говорит он. И она спрашивает о том, что ее действительно интересует:

— Каково это — играть злодея?

— Ну, для меня это в новинку. Раньше у меня был свой ковбойский сериал. И в нем я играл хорошего парня.

— Кого тебе больше нравится играть? — спрашивает она.

— Хорошего, — отвечает он без тени сомнений.

— Но, — возражает девочка, — Чарльз Лоутон говорил, что лучшие роли — это злодеи.

«Ты больше слушай этого жирного пидора», — думает Рик. Но, вместо того чтобы беседовать с девочкой о жирных пидорах, пытается объяснить, почему ему больше нравится играть хороших парней.

— Слушай, когда я был маленьким и играл в ковбоев и индейцев, я не напрашивался в чертовы краснокожие. Я был ковбоем. К тому же это герой целует главную героиню или — в случае телесериалов — приглашенную звезду недели. Это у героев все постельные сцены. Злодею постельные сцены достаются, только когда надо кого-нибудь изнасиловать. А еще плохой всегда проигрывает хорошему.

— Ну и что? — говорит она. — Ведь не по-настоящему проигрывает.

— Да, но это смотрят люди, — объясняет он, — и теперь они будут думать, что этот парень может меня победить.

Она закатывает глазки:

— Ну и хорошо: это значит, что они верят в историю.

— Это позорно, — говорит с нажимом он.

«О боже, — думает она, — с ним с ума сойти можно».