Однажды в Лопушках

Усадьбу я тоже представила. А что, воображение у меня всегда живым было. И увидала, как наяву, старый дом. Уже тогда старый, но еще живой, пусть и утомленный. Белесые колонны, сад, что подобрался вплотную к стенам. Робкие плети винограда, что уже поднялись, почитай, до самого портика. Широкие ступени.

И пруд черным зеркалом. Обыкновенный, не слишком глубокий изначально, а ныне и вовсе почти заросший, что кувшинками, что ряскою. Лавочку на берегу. И девушку в темном платье, которая сидела и неотрывно глядела в эту вот воду.

— Она знала короткую дорогу, а потому успела добежать. Предупредить Аграфену, та же… та схватила дитя и сунула в руки, а еще шкатулочку. И велела бежать. Бежать да укрыться, и так, чтоб ни взглядом, ни силой найти не можно было.

— И она… послушалась?

— Послушалась. Просто… она уже знала, что ту девушку не спасти, что не было её. Отошла душа. Может, в родах, а может, и того раньше. Тело же… тело без души — пустое. И ушла. Далеко, конечно, не успела. Вот за ограду выбралась, да в лес, к старому дубу. Знаешь?

Я кивнула.

Кто ж у нас не знает этот дуб?

Он не просто старый, он древний, огромный и… добрый. Мы, помню, все пытались его измерить, ходили кругами, тянули веревку, а не выходило. И ведь принесли ту, огроменную, которую дядька Берендей для особых случаев держит, а в ней метров пятьдесят, если не больше, но все одно не хватило. И ленты еще свои добавили, все казалось еще немного и сомкнуться конца.

А дуб звенел листвой над головами.

Смеялся.

Ленты мы потом и повязали на веточки, до которых дотянулись.

Там, под дубом… там никогда-то не тронет ни зверь, ни человек. Попроси помощи лес, и он поможет, выведет, обережет. Это и малые знают.

…а Тимоха на дубе имя свое вырезал. Это мне Васятка сказал по секрету, и мы вместе ходили смотреть и, быть может, замазать, но ничего-то не нашли, что окончательно уверило меня: дуб этот, он особенный.

— Она писала, что слышала, как на след её собаки стали. И вой, и лай, и то, что собаки те были непростыми, но лес их не пустил. А дуб загудел, после же вовсе скрыл и её, и дитя. Стало темно. И темень длилась, длилась, пока там, за краем укрытия, бушевала темная буря. Когда же она утихла, дуб разомкнул укрытие. И прабабка ощутила, что усадьба стала… недоброй.

Тетушка вновь замолчала.

А Васятка во сне захлопал губами, вытянул их и промычал что-то обиженное донельзя.

К дубу же надо будет сходить. Вот сегодня же. Отнести краюху хлеба, и соли щепотку, и лент у меня не осталось, а вот есть красивый шейный платок. На ветку повяжу, может, порадует его?

— И… что она увидела?

— Увидела? Ночь была. Что ночью увидишь. Да и пишет, что настолько неспокойно было, что не решилась она к усадьбе пойти, но в деревню отправилась. Три дня еще бушевала темная буря. Благо, зерно убрать успели, да амбары всегда-то заговаривали. В лесу же после долго мертвых птиц находили, и зверье мелкое. А по зиме к усадьбе волки вышли, долго кружили, пока не сгинули.

— От чего?

Тетушка пожала плечами.

— Кто ж знает.

— И… она не ходила?

Я бы точно сунулась. Даже теперь, понимая, насколько подобные игры чреваты, все одно не усидела бы. А то мало ли, вдруг бы то, что случилось в усадьбе, вдруг бы оно и деревне угрожало.

— Ходила, конечно. Вот как буря улеглась с большего, так и пошла.

— И… что?!

— И ничего. Нашла карету старую, которая рассыпалась. Сбрую конскую сгнившую да ржой поеденную. Это она так написала, — поспешила уверить тетушка. — Вещи людские, но тоже с большего попорченные. И кости. Много костей человеческих. Их и закопали там, в саду.

— Она?

— И она, и деревенские. Уговаривать пришлось. Люди не больно-то желают с подобным связываться.

И вот тут я их понимаю. Закапывать странные чужие кости — еще то сомнительное удовольствие.

— Но поняли, что так оставлять неможно. Что еще… как раз тогда-то и возник бочаг. Такой, как ныне. Круглый, ровный. Недобрый. Еще с полгода над ним клубилась сила, пока не облеглась.

— А дальше что?

— А ничего. Некоторое время опасались, что за каретой той и девицей сгинувшей еще кто-то явится, да никого не было. Будто вовсе не существовало ни боярыни, ни… прочих. Прабабка моя после упомянула, что, вероятно, они и вовсе живыми людьми не являлись.

— Это… как?

Тетка лишь покачала головой да добавила:

— Иное знание не на пользу идет…

Может, и так, но ведь любопытно же! Хотя тетку спрашивать смысла нет, она промолчит. С другой стороны, я знаю, к кому обратиться. Впрочем, остался в этой истории еще один момент:

— А… ребенок? Что с ним стало?

— Ничего. Вырос… выросла, — поправилась тетка. — В шкатулке той, которую передали, были деньги, камни драгоценные и кое-какие украшения. Хватило, чтобы сиротке безбедно жилось.

И поднявшись, тетка принялась убирать со стола, что означало: разговор завершен. И рассказ… вот и что теперь мне с этой историей делать? Разве что…

Приятно, когда есть с кем поделиться.

Глава 7 Где есть и не друг, и не враг, а так